Отель, портье и три ноги под кроватью

В первую ночь в Лондоне, по дороге в Париж, я остановился в огромной дыре с дружественным названием «Генератор». Единственное, что это здание могло генерировать – клопов и венерические болезни. Ключей от номера не было, только коды для дверных замков. В номере я обнаружил, что на предназначенной мне кровати – всего их там было шесть – спала некая барышня. Вернувшись к стойке регистрации, я узнал, что должен разбудить ее и попросить уйти. Я добился того, чтобы мне определили другую кровать. Потом я уехал в Париж, где поселился в крошечной дыре с приятным американскому уху названием «Хостел Вудсток».

Это было плохое время для американцев за границей. Буш вторгся в Ирак, сильно рассердив французов, возмущение которых только росло, когда идиоты-американцы стали заказывать «тосты свободы» и «картошку свободы» в ресторанах быстрого питания на всей территории США. Американец мог не надеяться найти квартиру в Париже, даже если мог заплатить за полгода вперед. Для французов вся эта куча денег, казалось, не перевешивала того факта, что я родился в Соединенных Штатах Придурков. Поэтому они вешали трубку, стоило мне открыть рот. Наконец, я снял-таки небольшую квартирку в Третьем округе у невероятно пьяной хозяйки, понимавшей пользу платы вперед. Полгода я слонялся по городу, и никто из местных со мной не общался. После длинного путешествия по Европе (заехав даже в Россию) я вернулся в Париж, немедленно упаковал свой по-прежнему единственный чемодан и переехал в Данию, в Копенгаген – город, в который влюбился всего за два коротких дня.

То долгое лето я провел в Дании. Зимой там почти постоянная ночь (небо становится мышино-серым всего на два часа, а потом снова погружается в темноту), но летом солнце садится в одиннадцать тридцать вечера и встает в час ночи. Мы с друзьями (шесть месяцев в Париже = 0 друзей, шесть часов в Копенгагене = 10 друзей на всю жизнь) валялись в парке, покуривая сигареты с марихуаной или просто гашиш и играли в нарды до самого конца невероятно длинного и роскошного дня. Потом мы садились на велосипеды и ехали на озеро Сеэрне, чтобы посмотреть восход солнца – это было поводом забить очередной косяк. Так продолжалось бесконечно. Каждый день (это всегда был день, а не утро) мы тусовались в каком-нибудь солнечном парке, пили пиво «Туборг», валялись на траве и ни черта не делали. Поскольку в национальной политике Дании делался упор на повторную переработку, каждую пивную бутылку можно было сдать за существенное вознаграждение, что, в свою очередь, давало работу людям, которые просто колесили по парку и, вежливо спросив разрешения, забирали у нас пустую тару. Осознавая, что фактически отбирают деньги у гуляющих, они не ленились убирать и другой мусор, например, пробки от бутылок, и даже вставали на колени и подбирали окурки. Все это давало замечательный побочный эффект: парки всегда были безупречно чистыми. Весь город был идеально чист. Я смотрел бесплатный спектакль «Гамлет» у подножия одного датского замка. В датском королевстве ничего не прогнило. Эээ, разве что зимой, она тут довольно гнилая.

А потом, как это часто бывает, закончились деньги. Я отложил ровно столько, сколько нужно для билета на самолет в Америку, и еще чуть-чуть, чтобы снова встать на ноги; моя туристическая виза закончилась. Я даже не допускал мысли о том, чтобы вернуться в Новый Орлеан. Это было бы как отмотать назад видеопленку, как стереть все места, которые я повидал с тех пор, и людей, которых повстречал. Я долго сидел на канале Нюхавн (его называют самой длинной барной стойкой в мире; там жил Ганс Христиан Андерсен) и напивался по-европейски, глядя на пестрый ряд стоящих плотным рядом зданий и думая о том, чего же именно я хочу. И где именно я хочу это получить.

Нью-Йорк. Нью-Йорк. Но тут были сложности. Несмотря на все мои переезды в юности, мы никогда не жили в крупном городе на восточном побережье. Когда мне было семнадцать лет, задолго до переезда в Новый Орлеан, я ездил в Нью-Йорк повидаться со своей первой любовью. Мы приехали туда из Северной Каролины, где в то время жила моя семья, и тусили исключительно на Таймс-сквер, завороженные огнями и постоянно кипящей жизнью этого района.