Отель последней надежды

В парадной было прохладно и тихо, по чистым мраморным ступеням, стершимся по краям, скакало солнце.

Может, пронесет и никто не встретится?!.

И конечно, не пронесло!

На третьем этаже в лифт поместился сосед с того же этажа, тихий старичок в касторовой шляпе. Он вошел, учтиво приподнял свою шляпу и осведомился, вверх или вниз.

Надежда проскулила, что вверх, и судорожно запахнула располосованную юбку. Старичок ответствовал, что в таком случае и он проедется наверх — он выговорил по-питерски «наверьх», — и отдельно кивнул полковнику Уолшу.

Тот, конспиратор хренов, не нашел ничего лучшего, чем расплыться в каучуковой улыбке во все сто восемьдесят восемь зубов и пролаять в ответ:

— Хау ар ю?!

Старичок посмотрел в ужасе и забился в угол. Будет теперь в доме разговоров! Мало того, что муж ушел, так она еще иностранцев таскает!

У двери в квартиру Надежда начала было раздраженно прощаться — Уолш опять раздражал ее, как вечером, когда «экскурсия по Санкт-Петербургу» только началась, — но он не ушел, ждал, когда она откроет дверь.

— Бай-бай, — по-иностранному настаивала Надежда, гремя многочисленными ключами, каждым из которых нужно было попасть в свой отдельный замок.

— Гуд бай, — соглашался Дэн Уолш и не уходил.

Когда дверь распахнулась, стало ясно, что в квартире что-то произошло. Сильно пахло то ли паленой шерстью, то ли жженой бумагой, и, охнув. Надежда ринулась на кухню.

Неужели утюг?! Или чайник?! Или ковшик, в котором она утром варила себе яйцо?!

— Что случилось? — вслед ей прокричал Дэн. — Я могу войти?

— Да входи, входи! — на ходу пробормотала она по-русски.

На кухне все было тихо и спокойно.

Ни утюга, ни турки, ни ковшика. Но здесь запах был еще сильнее.

— Надежда! — позвал Дэн Уолш. — Сюда.

Он стоял в гостиной, рассматривал стол, на котором было навалено какое-то барахло, и вид у него был странный. Надежда подошла и почему-то сначала посмотрела на него, а потом на стол.

Посмотрев, она подняла обе руки и ладонями закрыла глаза. А потом отняла ладони и опять посмотрела.

На столе — кучей — были навалены вещи ее мужа. Он не успел их забрать, и до сегодняшнего дня они висели в гардеробе — шорты, в которых он ездил на море, майки, в которых занимался спортом, кроссовки и еще какая-то малозначащая ерунда. То, что это его вещи, Надежда поняла не сразу — они были изорваны и разрезаны, а некоторые как будто разорваны зубами.

Дэн Уолш за шнурок вытащил из кучи нечто, что раньше, по всей видимости, было кроссовкой, с оторванной до половины и как будто оплавленной подошвой. Надежда с ужасом посмотрела на подошву, которая скалилась, словно улыбаясь.

В центре, на вершине кучи лежали фотографии. Видимо, они горели, а потом потухли, потому что на них вылили воду. Вся отвратительная куча в середине была мокрой. Фотографии тоже были порваны и смяты, обуглены по краям, но было и несколько целых.

Надежда посмотрела и сильно зажмурилась.

Это оказались фотографии ее мужа, и на всех были аккуратно вырезаны его глаза.

— Это вы сделали? — холодным, как айсберг, утопивший «Титаник», голосом спросил американский полковник. — И именно поэтому не хотели, чтобы я поднимался?..

— Нет.

Он помолчал.

— Мне придется это проверить, — сказал он еще более холодно. — Мне не нравятся истории, которые происходят вокруг вас.

* * *

Вот этого он никак не ожидал.

Стеклянная дверь на веранду была распахнута настежь, огромный букет роз отражался в темном лакированном полу, и большая миска поздней малины царила на белой скатерти.

Вот невезуха!..

— Куда вы меня привезли? — тихо спросила свидетельница Катя Самгина. — Вы же сказали, что мы поедем на вашу дачу!

— Это и есть моя дача, — ответил он сквозь зубы. — Вы.., э-э-э.., пока постойте здесь, а я…э-э-э.., схожу посмотрю.

— Может, я лучше домой поеду? — спросила свидетельница с иронией. — В Питер, вечерней лошадью? И вам свободней, и мне удобней…

— Постойте пока здесь, пожалуйста! — попросил он грозно и двинулся к веранде, но далеко ходить не пришлось.

На широкие ступени вышла мать в короткой юбочке и плотной маечке. Она что-то жевала и улыбалась.

— Макс, привет! — Она сбежала со ступенек и пошла по дорожке к ним. — Девушка, здравствуйте!

— Здравствуйте…

— А почему вы шепчете, девушка? В радиусе трех домов нет ни одного спящего младенца, если мой сын не завел себе оного, конечно.

— У нее ангина, потому и шепчет, — буркнул Максим Вавилов. — Мама, познакомься, это Самгина Екатерина Михайловна…

— Боже, как официально!

— ., она проходит у нас свидетельницей по делу и пока поживет здесь у меня.

— А-а, — уважительно сказала мать. — Понятно. Екатерина Михайловна, проходите, пожалуйста! Впрочем, я здесь не хозяйка, Макс, приглашай.

— Это моя мама, — представил Максим Вавилов. Он с каждой секундой мрачнел. — Татьяна Ильинична. Мам, почему ты не позвонила, что приедешь?

— А ты почему неделю не звонил вообще?

— Я был занят.

— Я тоже была занята, — беспечно сказала мать. — Давайте я вас все-таки провожу. Катя. У вас болезненный вид.

— Я только что из больницы, — объяснила Катя Самгина.