Отель «Раффлз»

Он притворился удивленным и забормотал: «Э-э… я… это моя…», а черное платье, чересчур изысканное для сингапурской девушки, закончило за него по-японски: «…подружка». Ее акцент был точно такой же, как у одной французской певицы, добившейся известности в Японии. Дочь состоятельных родителей. Я уверена, что это сам гид попросил ее прийти. Конечно, ему хотелось, чтобы она посмотрела спектакль, если я начну кричать или рыдать, как тогда в церкви. У нее необычайно сильные ноги. Дочка богатых родителей, да еще и танцовщица. Я указала ей на стул и пригласила садиться.

— Так вы, значит, актриса?

Она богата, она красива, она танцовщица… но почему тогда она так напряжена? Расслабься, детка, ты же знаешь — к таким, как ты, я не питаю зла.

— Not any more. Была…

Это выражение пришло мне на ум само собой.

— А вы красивая.

Ну же, будь умницей, не нужно так напрягаться, я ничего не имею против тебя. У тебя, должно быть, есть талант, но ты же еще ни разу не выходила на большую сцену, поэтому и не знаешь, что страх перед публикой передается.

— Спасибо.

Но танцы — значит, Нью-Йорк. Если она хоть раз выступала на Бродвее, тогда я не знаю, смогу ли справиться со своей ревностью.

Мы все трое замолчали. Я люблю такие паузы, от которых становится не по себе. Я способна так молчать десять тысяч часов кряду.

— Вы не потанцуете со мной? — спросила меня танцовщица и гаденько улыбнулась. — Я бы предпочла диско, нежели танго… Ну же, потанцуем!

Личико у нее гораздо уже, чем мое. Ну, это и понятно, она ведь не японка.

— Танцевать друг с другом?

Это что-то новенькое. Сделаюсь, наверно, лесбиянкой.

Мне всегда говорили, что я выгляжу тонкой и хрупкой как стекло, но на самом деле тело у меня сильное, да и нервы здоровые. Кроме того, я веду активный образ жизни: занимаюсь аэробикой, играю в теннис, неплохо плаваю, а в пятнадцатилетнем возрасте я была избрана королевой диско. Я без особого труда могу воспроизвести манеру танго, и если бы режиссер приказал мне перевоплотиться в Кармен, я перевоплотилась бы немедленно. Следовательно, для меня не составит большого труда пройтись в ритме танго с этой нью-йоркской барышней и сделать тем самым это Рождество ярчайшим событием в истории отеля «Раффлз». Но я не допустила такой пошлости. Вернее, не смогла допустить. Ибо, как я считаю, даже испуская последний вздох — правда, мне еще не доводилось переживать подобные моменты, — так вот, даже испуская последний вздох, даже после того, как моя душа устремится в горние выси… или нет, выразимся более научно: даже когда мое тело превратится в прах и смешается с землей, я и тогда буду чувствовать перед собой камеру. Камеру, но не зрителя.

Зрители — это люди, и я не испытываю перед ними никакого страха. Восприятие моего мастерства, даже самого высокого уровня, зависит от состояния того, кто смотрит. Достаточно, чтобы у зрителя заболел зуб, и все изменится. Я ненавижу такое отношение. А вот камера — совсем другое дело. Тридцатипятимиллиметровая камера не может лгать. Считают, что видео раскрывает истинную природу человека, но это скорее относится к телевидению, а не собственно к магнетизму видеокамеры. Магнетизм существовал с момента возникновения Вселенной. Вот почему я не испытываю никакого страха перед видеокамерой. Театр и видео — явления низшего порядка. Низшего в том смысле, в каком дождевой червь стоит ниже зебры — то есть в биологическом. Только в камере с тридцатипятимиллиметровой пленкой есть что-то пугающее и прекрасное. Я танцевала как сомнамбула и если и не удовлетворила все ожидания моей нью-йоркской партнерши, то во всяком случае не разочаровала ее. Снимай эту сцену Лукино Висконти, он поздравил бы меня с успехом.

Я увязла в своем сомнамбулическом состоянии и выпила в три раза больше шампанского, чем предполагала. А потом я поняла, что вышла из отеля и иду по улице среди людей. Хмель и апатия еще не выветрились у меня из головы, и на мгновение я показалась себе Анной Карениной, которая проталкивается сквозь толпу. Но, конечно же, русские конца девятнадцатого столетия настолько отличаются от сингапурской толпы в рождественскую неделю, что я ограничилась только саркастической улыбкой и пробормотала сквозь зубы: «Ничтожества, ничтожества!»

Наконец я выбралась из сутолоки и оказалась в парке. Мне захотелось присесть и передохнуть, но тут до моего слуха донеслось пение:

Возьми меня на луну,
Научи меня играть со звездами,
А потом покажи мне любовь в невесомости,
На Марсе и на Юпитере,
Заключи меня в свои объятия —
Каковы будут твои поцелуи на чужой планете?

Пела толстая девица, похожая внешне на индианку. Судя по всему, здесь снимали рекламный ролик.