Отель «Раффлз»

— Следовательно, это язык функциональный, но только на первый взгляд. Если рассматривать его с точки зрения практичности, он окажется двусмысленным; иными словами, то, что я называю двусмысленностью японского языка, означает, что ты можешь использовать вежливые формы, обращаясь к человеку, по отношению к которому не испытываешь никакого уважения, и таким образом обмануть свои собственные чувства. А вот английский язык для обращения к кому-либо располагает только понятием «you», все для тебя «уои» — и тот, кому ты обязан жизнью, и самый последний мерзавец. Это может показаться нам очень неудобным, но в действительности очень практично и точно. Правда, если ты обращаешься к человеку вежливо, ты должен сопровождать свои слова жестами и мимикой, выражающими твои чувства; когда же ты говоришь «you» с ненавистью, тебе нужно выразить свою ненависть. Лично я считаю, что временами двусмысленность языка предпочтительнее. Что этот «you» испытывает сейчас по отношению ко мне? Существует ли он в этом мире человеческих отношений, что ставят так жестко этот вопрос? Если так, то человеческие отношения должны быть установлены законом и в конце концов превратиться в некое средство платежа.

Вот, посмотри. Она — нелегальная иммигрантка, пробравшаяся сюда через Калифорнию. Она почти не говорит по-английски, а мой испанский просто ужасен… хотя, может, он будет и получше твоего английского…

Говоря это, Клаус указывал подбородком на свою смуглую женщину, которая только что поставила на стол блюдо такое — свинина с имбирем.

— Бракоразводный процесс вымотал меня физически и морально. Они могут судить о любви отца к своим детям по количеству выпивки и по тому, когда он возвращается домой! Как тебе такое, а? Я проиграл суд… я люблю своего сына, но теперь у меня нет права даже видеться с ним!

Взгляни на эту женщину. Для нее, ясное дело, слова «I love you» не имеют никакого значения, и она прибегает к жестам. Но зато у нее нет никакой возможности подвергнуть меня судебному преследованию, если она найдет на воротнике моей рубашки следы от губной помады. Все, что она может сделать, — показать всю силу своей ярости… это двусмысленно, но в то же время и однозначно. Фантастика, правда?

Я ответил, что мне не кажется это фантастикой, и Клаус Катцерманн вдруг как-то погрустнел. Вообще, о чем бы он ни говорил в тот день, все это мало трогало меня. И только после знакомства с той актрисой меня стали мучить мысли о «двусмысленности» и «точности».

— Это очень трудно объяснить, да и с моим английским вряд ли такое представилось бы возможным, — начал я и попытался рассказать Клаусу о своей «внутренней бездне».

— А помнишь Сайгон в сумерках? — спросил Клаус, устремив взгляд в пространство, когда я закончил рассказывать. — Не важно, о каком месте ты подумаешь, хоть о ночном клубе на авеню Тудук. А я никак не могу забыть ресторан с панорамным окном на пятом этаже «Мажестик», где я пил пиво и глядел на отблески заходящего солнца в водах реки, после того как принял душ, в очередной раз вернувшись с передовой. А ты помнишь, а, Кария?

— Как же я мог забыть? — отвечал я.

— Твоя «бездна»… да и моя тоже — разумеется, у меня она тоже есть. Но у меня, в отличие от тебя, с момента возвращения домой возникло столько проблем, что и времени-то не оставалось обращать на это внимание. Да и сейчас все недосуг. Так вот, эта «бездна» — что-то вроде черной дыры, в определенном смысле. Видишь ли, мне некогда думать об этом… для меня сейчас гораздо важнее то, как вытащить эту женщину из сальса-клуба в Восточном Гарлеме, где я ее нашел.

— Черная дыра?

— Да, черная дыра, которая проглатывает все на свете. Ты только подумай, Кария, никто нас не заставлял идти на передний край, мы шли туда исключительно по своей воле. Нам пришлось увидеть там немало жутких сцен… Я не Фрэнсис Коппола, но все же фронт чем-то напоминает карнавал.

Я начинал понимать, что он хотел сказать.

— Да, карнавал. Я могу так говорить, ибо я уверен, что ты поймешь меня правильно. Видишь ли, существует два типа людей: одни чувствуют себя сильнее, оттого что им удалось убить врага на поле боя, а другие — когда им удалось вернуться живыми с передовой и выпить пива. Да, два типа людей… но как только речь заходит о настоящей войне, то проигрывает та армия, которая по большей части состоит из тех, кто на поле сражения чувствует себя не в своей тарелке. Вьетконговцы, те были властелинами сумерек, потому что не позволяли себе ни малейшей передышки. А ты и я, вернувшись с фронта, к счастью или несчастью, угощались пивком, тем самым, которое не найдешь где попало. Все эти «Романэ Конти» и «Мутон Ротшильд», что пьют в трехзвездочных ресторанах в Париже, по сравнению с тем пивом всего лишь козлиная моча. Уверен, что коктейли, шампанское и вся прочая выпивка были изобретены как эрзац того пива, что пьешь после сражения.