Отель разбитых сердец

В коридоре раздаётся энергичный стук палки. Это наяривает взад-вперёд по коридору Железная Бабка, тренируясь ходить. Хромает она, что подстреленная утка, но бабкиной силы воли хватило бы и на слона. Я уважаю Железную Бабку, воительницу с клюкой, воплощённый триумф воли и альтруизма. Какое разительное отличие от самовлюблённых и саможалеющих плаксивых товарок, которых она возит на каталках, проветривая. В очередях, в столовую ли, на сдачу крови — Железная Бабка непременно пытается пропустить меня вперёд, потому что «молодейшему важней». Неизменно доброжелательная, она умеет желать добра вутра и прыятного петита, по контрасту с пожилыми чурбанами и грубиянами, смяв рты и недружелюбно сопя ползущими на необходимые процедуры.

Атос сегодня особенно печален, хотя врождённое достоинство не позволяет ему проявлять свою печаль явно. Мне, однако, заметны изменения в его состоянии. К нему приходят гости, много гостей, выводят его в коридор для секретного разговора, но я успеваю услышать, что у мушкетёра день рождения.

Встретить новый год жизни на больничной койке, на штампованных простынях, в немощи и скорби. Да, в сочувствии и заботе самоотверженных докторов, медсестёр и даже одного медбрата, но ведь это только подчёркивает неблагополучный статус пациента. Я понимал печаль товарища; улучив момент, когда мы остались вдвоём в палате, я подарил ему лучшее, что было у меня на тот момент — большую сочную грушу, сказав:

— Я всё слышал, друг мой. С днём рождения! Не беспокойтесь, я буду нем как рыба и никому о нём не расскажу.

Ибо не каждый захочет светить в такое время и в таком месте свой личный сокровенный праздник.

— Спасибо, — ответил Атос. — Спасибо огромное.

Дверь отворилась, и в нумера вошёл Арамис. Время клонилось к вечеру, что означало, что этот щедрый мушкетёр будет потчевать соратников своим эксклюзивным салом. «Сало хохлацкое нихуя не особое», — говаривал Арамис, убеждённый, что ему открыта тайна. — «В сущности, любое сало одна и та же поебень. Но хохлацкое сало правильно готовится, поэтому бульбашское или москальское перед ним ёбань».

В этот раз, бросив на Атоса проницательный, тяжёлый и мрачный взгляд, Арамис заметил:

— Ты ни разу в жизни, наверное, так не праздновал. Торт с шампанским, знакомые-хуёмые, звон хрусталя, а тут, блядь, выдался праздничек. С днём рождения.

— Огромное спасибо! — ответил Атос.

— День рождения! — возопил Портос. — Поздравляю! Это надо отметить! Побегу к старичью за кипятильником.

— Спасибо огромное! — вежливо отвечал Атос.

Арамис расхаживал по комнате, время от времени сочувственно поглядывая на виновника торжества.

— Ты блять пей чай, день рождения с удовольствием отмечай, — приговаривал он.

Сварганили небольшой праздничный стол. Я, совсем ещё слабый больной, принял в нём самое кратковременное участие, завалившись почти сразу же на кровать в болезненном тумане. Портос, как ни странно, молчал. Сочувствие имениннику было написано и на его обширном, бородатом, увенчанном хохолком-косичкой лице. Левая рука раздулась до размеров коровьей ляжки: утром Портосу неправильно поставили капельницу. Сквозь инсмутовский морок, окутывавший и пытавшийся поглотить моё упрямое дымчатое сознание, я слушал неспешные слова Арамиса, слушал и сумеречно записывал:

— Парафин, блять, я туда сушеной вишни хуяк. Жменю. А грушу нихуя резать нельзя. Чтоб настойка была. Самая ценная — дичка. Малина свежая, нихуя не мороженая.

Сегодня Арамис был атипично говорлив. Я понимал его тактику: развлекать виновника торжества матерно-гастрономическими монологами, не давая и задуматься в этот день о бренности бытия в Отеле, где разбиваются сердца. Да ведь они здесь не только разбиваются, но и собираются воедино? Будем верить в лучшее.

Тактика Арамиса принесла успех. Атос просветлел и тихо заговорил о разведении яблок.

Я перестал записывать, отдавая все силы разгону инсмутовского морока, когда увлечённые беседой мушкетёры спросили меня, знаю ли я, что такое жлукто.

— Нет, господа, это не по моей части, — честно признался я.

Они не удивились, и терпеливо объяснили. Теперь я знаю, что это такое, но никому не открою тайну. Причастный ей, я провалился в болезненную дрёму минут на десять, а когда очнулся, констатировал, что с несвойственной ему неугомонностью Арамис продолжает вытаскивать Атоса из возможной прострации.

Наступил вечер воспоминаний.

— Время было не то что интересное, а очень интересное. Нихуя жрать не хватало, — говорил, по-прежнему расхаживая, старый мушкетёр, отдавая должное временам империи цезаря Никиты. — Только монпансье и пряники блять медведьки-хуедьки. Этого более чем дохуя, от мяты аж скулы сводило. Ситро блять охуеть вкусное, с конца уже капает, а пьёшь. Камбала стабильно сорок шесть копеек, рубль два килограмма. Пиво настоящее, а не эта хуйня.

Мечтательно помолчав, он продолжил:

— Девятнадцатого августа у людей начинали только краснеть помидоры. На спас. Не пырскали и не хуирскали.

Сделал ещё более продолжительную паузу и подвёл неожиданный итог:

— А на самом деле всё кругом однотипность.