Отель с привидениями (сборник)

— Этот скарабей очень похож. Человек, который написал о нем целую историю, очень высоко его ценил.[51] Но тот скарабей не был вделан в перстень. А теперь ступай, Холли, и, если сможешь, постарайся забыть, что ты видел красоту Айши. — Она отвернулась, легла на диван и зарылась лицом в подушки.

Я вышел, спотыкаясь: даже не помню, как мне удалось добраться до своей пещеры.

Душа в адском пламени

Было уже около десяти часов, когда я наконец бросился на свое ложе и попробовал привести мысли в порядок. Но чем более раздумывал обо всем виденном и слышанном, тем менее я понимал. Что это было — безумие, опьянение или, может быть, я жертва необыкновенно искусного розыгрыша? Каким образом я, рационалист, неплохо знакомый с важнейшими научными фактами нашей истории, решительно отметающий все дешевые фокусы, которые кое-кто в Европе выдает за сверхъестественные феномены, мог поверить, будто беседовал с женщиной, чей возраст превышает два тысячелетия? Весь мой жизненный опыт начисто исключал такую возможность. Значит, это розыгрыш, а если и в самом деле розыгрыш, то как его понимать? И что можно сказать о фигурах на воде, о необычайном знакомстве этой женщины с далеким прошлым и о незнании, или видимом незнании всей последующей истории? И что сказать о ее поразительном и ужасном обаянии? Это-то несомненная, хотя и трудно постижимая реальность. Ни одна смертная женщина не блистает такой сверхъестественной красотой. Тут она, во всяком случае, права — смотреть на нее небезопасно для любого мужчины. Уж на что, казалось бы, я закоренелый женоненавистник, который, за исключением печального опыта моей незрелой зеленой юности, всегда чурался слабого пола (я думаю, это неудачное выражение), — и вот на тебе! К своему глубокому ужасу, я сознавал, что никогда не смогу забыть эти сверкающие глаза, и сама diablerie[52] этой женщины не только внушала ужас, отталкивала, но и неудержимо к себе притягивала. Если хоть какая-нибудь женщина на свете достойна любви, то почему не эта — с ее двухтысячелетним опытом и властью над могущественными силами, со знанием тайны Смерти? Но суть заключалась, увы, не в том, достойна она любви или нет, а насколько я мог при своей неопытности судить, в том, что я, член ученого совета, известный среди знакомых как отъявленный женоненавистник, человек пожилой, респектабельный, влюбился с такой пылкостью и совершенно безнадежно в белую колдунью. Чепуха, сущая чепуха! И все же она честно предостерегала меня, но я не внял ее предупреждению. Будь проклято пагубное любопытство, вечно побуждающее мужчину сбрасывать покрывало с женщины, будь проклят и тот естественный импульс, которым это любопытство порождается. Именно оно причина половины — нет, более, чем половины, — всех наших бед. Почему мужчина не может быть счастлив в одиночестве, почему не оставит в покое женщин, чтобы и те могли обрести счастье в одиночестве? Но возможно ли счастье в одиночестве? Боюсь, что нет: ни для нас, ни для них. Хорошенькая история — в такие годы пасть жертвой современной Цирцеи! Но ведь она отрицает, что принадлежит нашему времени. Послушать ее, она такая же древняя, как и та, мифическая Цирцея!

Я запустил руки в волосы, вынул их и соскочил со своего ложа: у меня было такое ощущение, что я сойду с ума, если не сделаю хоть чего-нибудь. Что она имела в виду, говоря о скарабее? Этот скарабей принадлежит Лео, найден он в старом сундучке, который двадцать один год назад оставил в моей квартире Винси. Неужели вся эта история достоверна, и надпись на черепке вазы не подделка, не мистификация какого-нибудь давно забытого безумца? В таком случае Лео и есть тот самый человек, которого Она ждет, — давно уже умерший, но возродившийся? Нет, нет, не может быть! Все это вздор, галиматья! Ну, кто слышал о чьем-либо возрождении?

Но если женщина может прожить две тысячи лет, значит, и это возможно — все возможно. Может быть, и сам я воплощение давно забытого «я», последний в длинном ряду «я» предков? Ну что ж, Vive la guerre,[53] почему бы и нет? К сожалению, я ничего не помню о своих прежних существованиях? Эта мысль показалась мне настолько абсурдной, что я разразился громким смехом и, обращаясь к скульптурному изображению воина на стене, громко крикнул: «Кто знает, старина, может быть, я был твоим современником? Что если я был тобой, а ты мною?»; я вновь засмеялся над своей глупостью, и под потолком заметались мрачные отголоски моего смеха, казалось, это призрачный смех призрака воина.