Отель «Тишина»

После того как мы с Гудрун охладели друг к другу и она, закутавшись в одеяло, сидела со своей книгой на одной стороне кровати, а я со своей на другой, я прочел три книги, которые никто из моих знакомых не осилил от начала до конца, а именно Библию, Коран и «Ригведу». На Библию, 1829 страниц, у меня ушло три месяца, на другие книги меньше. Я люблю гимн любви апостола Павла и призывы к миру в Коране. Кто убьет одного, тот словно убил всех людей, а кто сохранит жизнь одному человеку, тот словно сохранит жизнь всем людям. А еще я люблю тысячеголового, тысячеглазого и тысяченогого Пурушу, который держит в своих объятиях весь мир.

Только однажды Гудрун попросила почитать ей вслух. Она тогда уже разделила нашу кровать на западную и восточную половины, воздвигнув стену из подушек, как защитное укрепление, и у каждого из нас было отдельное одеяло.

— И что ты хочешь, чтобы я почитал?

— Что сам читаешь.

Я как раз читал об Иове, непорочном и справедливом, богобоязненном и праведном, обреченном на мучение и подвергнутом испытанию.

Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь, — на этих словах я закончил чтение.

— Спасибо, — сказала она тихо и, как мне показалось, надтреснутым голосом. Затем, встряхивая подушки между нами и отворачиваясь, добавила, что знала это.

Я смотрел на ее красивые округлые плечи под ночной рубашкой. Если бы я читал Песнь песней, груди твои, как виноградные кисти, то, вероятно, по-прежнему был бы женатым мужчиной.

Чуть позже она пошла в ванную, а когда вернулась, сказала:

— Кран течет.

На следующий день на столе в кухне лежала записка:

— В коридоре перегорела лампочка.

Так мы делали шаг навстречу друг другу: я делился с ней страданием, она раздавала мне поручения.

Я мог бы мир описывать до темноты, повсюду что-то есть

Помыв и вытерев тарелку, ставлю ее в шкаф, убираю попавшую на столешницу воду, выжимаю и вешаю тряпку.

Открываю все окна.

Закрываю все окна.

Поскольку я уже заправил кровать, ложусь на пару часов на диван и стараюсь ни о чем не думать.

Осталось ли что-то в этой жизни, что может меня удивить? Людская злоба? Нет, человеческую жестокость я познал сполна. Людская доброта? Нет, я повстречал достаточно много добрых людей, чтобы верить в человека. Красота бескрайнего простора, которая открывается с горной вершины, многослойный ландшафт, гора за горой, синева на синеве всех возможных оттенков? Бесконечные черные пески и сверкающая шапка ледника на востоке, очертания тысячелетнего сна, который медленно движется, как под оргстеклом? Все это мне уже знакомо. А есть ли что-то, что мне хочется еще испытать? Ничего не приходит в голову. Я держал на руках новорожденного, рубил в питомнике елку к празднику, учил ребенка кататься на велосипеде, однажды ночью на плоскогорье менял покрышку в буран, заплетал дочке косички, трясся в последнем вагоне маленького поезда, за границей ездил по загрязненной долине, застроенной заводами, варил картошку на примусе на черном как смоль песке, и я знаю, что человек плачет и смеется, любит и страдает, что у человека есть большой палец, что он пишет стихи и знает, что умрет.

Что же остается? Послушать трели соловья? Поесть белого голубя?

Пока у подъезда ждет такси, я разворачиваюсь в дверях и приношу еще несколько инструментов. Ведь никогда не знаешь, в какую ситуацию можешь попасть, вдруг придется вбивать крюк. Беру также удлинитель и адаптер, аккумуляторную электродрель в чехле. И перед тем, как запереть дверь, приношу фотографию Лотос с ночного столика. Ей пять лет, тонкие косички и припухшие десны, у нее недавно выпали передние зубы. Фотография сделана в кемпинге у лагуны и ледника, дочь тянет к небу руку, показывая все пять пальцев, на фоне лазурного дрейфующего льда. У мусорного контейнера мне вдруг приходит в голову, что кто-то ведь может достать мои дневники и прочитать мою исповедь, apologia pro vita sua. Тетрадки аккуратно подписаны: Эбенезер Снайланд. Почему я подписал маминой фамилией? Сворачиваю дневники в трубочку и засовываю в карман куртки.

До первой урны за границей.

И тогда я уйду.

На встречу с самим собой.

Навстречу своему последнему дню. Я прощаюсь со всем.

Крокусы совсем раскрылись. Я ничего не оставляю после себя.

Ухожу из всеохватывающего света в темноту.

Тот, кто я сейчас, сейчас и заканчивается

В самолете я засыпаю, мне снится, что овца лижет мне ухо, и я резко просыпаюсь прямо перед посадкой.

Самолет снижается, проходя сквозь облака.

Парю.

Парю.

Парю к земле недалеко от соленого моря.

Начинаю различать равнины, поля, бесконечные леса, застывшие в неподвижные зеркала озера. Тень от стального крыла ложится на поле у опушки леса. Полоса несется мне навстречу, я приземлился. Прямо за иллюминатором колышется листва. Ищу глазами горизонт, соединение неба и леса. Мне нужно именно сюда, никуда больше.

Я даю себе неделю, чтобы закончить это дело.