Отель «Тишина»

— До войны все местные художники рисовали деревья, а поэты воспевали благоухающие леса, прозрачную листву и шелест ветра, — говорит она с непроницаемым лицом. Затем глубоко вздыхает: — Теперь этот лес смертельно опасен. Полон мин. Люди перестали туда ходить и не видят, как зеленеют деревья. Вместо того чтобы рубить дрова, они отапливают дома оторванным паркетом.

Она опускает глаза.

— И зачем ходить в лес? — слышу я ее тихий голос. — Не шишки же собирать.

В моем новом номере небольшой балкон и лестница, ведущая на задний двор отеля и напоминающая пожарный выход. Указав рукой на двор, она сообщает, что его уже очистили от мин, но тем не менее советует идти по улице, если я соберусь на побережье.

— Здесь когда-то было поле для гольфа, но в войну его вскопали и устроили огород.

Мы бок о бок стоим у окна и разглядываем засохшие растения.

— Я не помню, как пахла трава до войны, — продолжает она. — Не помню аромат ягод, малины, смородины, клубники.

Она смущается.

— Его вытеснил запах горящей резины, плавящегося металла, пыли и крови. Особенно крови.

Она замолкает, затем подхватывает нить рассказа.

— Первое военное лето было самым трудным. Светило солнце, жужжали мухи, расцвели цветы, но нам было совсем не до этого.

Я не произношу ни слова.

— Мы ждем дождь, — говорит она наконец. — Его не было уже два месяца, и земля пересохла.

Мы оба молчим, она по-прежнему стоит у окна.

Должен ли я сказать этой молодой женщине, мечтающей услышать шум дождя, что скоро здесь все снова зазеленеет? Я мог бы даже процитировать «Сомнамбулический романс» известного поэта, которого расстреляли и неизвестно где захоронили: зеленый, любовь моя, ветер зеленый, ветви зеленого цвета. Если бы был уверен, что не разбережу ей душу. И добавил бы, что этот поэт верил в лучшие земли у самого моря. Мне приходит в голову рассказать ей о мамином брате и его земляках, которые выращивали овец и каждую весну жгли траву, оставляя после себя выжженную землю, черные кочки, которые тлели неделями, если огонь добирался до вереска и мха, но даже такое пепелище в конце концов зарастало зеленой травой.

— Мы не понимаем, почему в этом году не было весеннего снеготаяния, — доносится ее голос.

О том же говорил таксист.

— Мы так ждем дождя, — сетовал он, переключая передачу, а машина тем временем ехала по встречной полосе. — Когда зарядят дожди, — продолжал он, — уровень воды в реке поднимется до шести метров, она затопит поля, которые хранят останки, и всплывут скелеты в форме. Тогда мы наконец сможем захоронить трупы.

Вдруг она подходит ко мне и протягивает руку. Наступило время знакомиться.

— Май.

Протягиваю руку в ответ.

— Йонас.

Тем самым наши отношения становятся личными. А это означает, что я не могу убить себя в ее смену.

Адам

Мать и сын живут на втором этаже, в четырнадцатом номере, который ничем не отличается от других номеров отеля. Их личных вещей в нем практически нет, если не считать несколько игрушек. Мальчик уже в пижаме, его мокрые волосы расчесаны, он сидит за столом и ест нарезанное кусочками яблоко. Делает вид, что меня не видит. На полу маленькие пластмассовые человечки, они стоят в ряд на равном расстоянии друг от друга, как мои инструменты на столе.

Мать с сыном делят одну кровать, на подушке с его стороны лежит потертый тряпичный кролик и пижама со щенками.

— Мы бежали, почти ничего не взяв с собой, переезжали с места на место, — говорит она, заметив, что я осматриваю номер. — Адам родился в начале войны, и у него никогда не было дома.

Она идет за мной в ванную и несет разводной ключ, стоит рядом, пока я прочищаю трубы. Я также захватил рулон черного скотча, который использую, если в трубе течь.

— Это ремонт на скорую руку, — говорю я.

Пока я вожусь с трубами, она рассказывает, что перед самой войной получила диплом библиотекаря и устроилась на работу в детский отдел библиотеки.

— Мы старались жить обычной жизнью. Я бралась за любую работу, а Фифи сидел с Адамом. Иногда мне платили, иногда нет.

Когда вода в кране приобретает естественный цвет и напор, она протягивает мне настольную лампу. Говорит, что заменила лампочку, но лампа все равно не работает, значит, причина в чем-то другом. Я сразу же понимаю, что нужно заменить вилку.

Она кивает с серьезным и озабоченным видом.

— Достать запасные детали — большая проблема, — объясняет она, поправляя прядь волос. — В магазинах ничего нет. Нужны знакомства.

Мне вспомнились слова иностранца в леопардовых носках, что купить можно все, если у вас есть связи.

Вдруг она встает передо мной, руки в боки, и непременно хочет знать, за какой надобностью я приехал.

— Версия отпуска неубедительна, — заявляет она. — У вас дрель.

Она вынимает резинку из волос и тут же закрепляет ее снова.

Я молчу. Я вообще большой молчун.

— Мама говорила, что ты с ней совсем не разговаривал, — сказала Лотос.

На самом деле в начале наших отношений я так и делал. Я говорил, а Г. молчала, записано в моем дневнике о поездке в горы.

Май смотрит прямо на меня и не сдается:

— Почему вы здесь?