Отель «Трансильвания»

— Ну… я, например, не испытывал особенных чувств при крещении, однако потом поддерживал церковь, делал пожертвования… Впрочем, прошло время, и я стал мудрее. Конечно, я не хожу к причастию, но…

Тон его голоса изменился, на губах мелькнула улыбка.

— Но все-таки… причащаюсь.

Она игриво шлепнула его концом повода.

— Граф! — В душе ее разгоралась тихая радость. — Там, в церкви…

Он пожал плечами.

— Это не то, что вы думаете. Только не вообразите, что я принадлежу к кругам Сен-Себастьяна. — Он уже смотрел сквозь нее на быстро бегущую воду, лицо его сделалось отстраненным. — Общее заблуждение ваших прелатов состоит в том, что они относят к слугам христианского дьявола всех, кто способен действовать после смерти. Нас причисляют к ним, но это вздор. Возьмите историю Иисуса. Судя по тому, что о нем говорят, он тоже воскрес из мертвых.

— Сен-Жермен! — Мадлен откровенно шокировало такое кощунство.

— Существует поверье, что люди, рожденные в пору зимнего солнцестояния, делаются вампирами. А когда рожден Иисус? — Он заметил, что девушка вздрогнула, и усмехнулся. — Если все так, то на его воскресение можно взглянуть по-иному. Вы не задумывались, почему в память о нем надо пить кровь? Символическую, согласен, но все-таки — кровь! В этой истории много загадок…

Губы его улыбались, губы — но не глаза.

— Вам с детства внушали, что существа, мне подобные, боятся креста и трепещут пред ликом Господним. Тем не менее многие из нас лежат в освященной земле, под крестами, даже в церквах. Нет такого священного символа, который мог бы остановить нас, Мадлен. Я спокойно могу прикасаться к распятию, не испытывая при том никаких неудобств. Это тех, кто поклоняется дьяволу, страшат христианские символы. Это они, а не мы, не выносят крестов. Это их, а не нас, повергает в трепет один вид знаков силы Господней…

Мадлен направила лошадь к мосту и, когда копыта испанки ступили на замшелые камни, натянула поводья.

— А как насчет воды? — спросила она, повернувшись. — Она ведь должна вас пугать. Он тоже взошел на мост.

— Не беспокойтесь, я защищен.

Граф смотрел на Мадлен. Он снял треуголку, свернул ее и сунул под мышку. В рассеянном свете осеннего дня его волосы приобрели медно-каштановый цвет.

— Да, кое-какие поверья соответствуют истине. Я действительно не могу перейти через бегущую воду. Но смотрите, — добавил он и топнул каблуком по камням моста. — Давным-давно я придумал эту уловку — наполнять каблуки и подошвы землей. Пока я обут — ни вода, ни солнце мне не страшны.

Мадлен рассмеялась.

— А я-то сочла, что вам хочется казаться выше чем есть! И все удивлялась, глядя на ваши громоздкие туфли.

Напуганная этой вспышкой веселья кобыла вскинула голову и едва не взбрыкнула. Мадлен успокоила ее, ласково похлопав по шее.

Граф тоже рассмеялся, лицо его прояснилось.

— Мадлен, дорогая, я ведь и впрямь невысок.

— Если я действительно вам дорога, все остальное не имеет значения.

Голос ее дрогнул, граф удивленно вскинул глаза. Мадлен быстро спросила:

— Когда? Отвечайте же, Сен-Жермен. Я жду вас и жду, я устала.

Она помолчала и, не дождавшись ответа, повторила глухим голосом:

— Когда? Отвечайте. Я совершенно измучилась. Вы ведь не можете вот так меня бросить?

Сен-Жермен вертел в руках повод с таким видом, словно не понимал, как он к нему попал.

— Мадлен, я… я забочусь о вас. Кровь… это лишь малая часть… вершина горы, уходящей в пучину. Если я вновь отворю ваши жилы… так скоро… — Он смешался, речь его прервалась.

— Тогда отворите мне ваши. Пожалуйста, Сен-Жермен… во имя любви, о которой вы так хорошо говорите и о которой я, к сожалению, так мало знаю…

Он зажмурил глаза, словно от боли, затем очень тихо сказал:

— Нет.

— Почему нет? — Она в нетерпении соскочила на землю. — Я ведь дарю вам себя. Почему бы и вам не ответить мне тем же?

Его ответ был решительно резок.

— Нет!

— Почему? — Она стояла на гребне моста, преграждая ему дорогу. — Почему? Отвечайте!

— Ну хорошо, — сдался он. — Попробовав моей крови, Мадлен, вы наверняка сделаетесь такой же, как я. Обратного хода не будет.

Он ощутил сильное головокружение, какое всегда испытывал при виде бегущей воды, и отвернулся от речки.

— Что в этом ужасного? — Мадлен приблизилась к Сен-Жермену и всмотрелась в его лицо. — Вы можете мне сказать, что в этом ужасного?

— Одиночество.