Отец

— «Под городом Горьким, где ясные зорьки…» — потихоньку запел Дмитрий Александрович, упершись ногами в палубу и поворачиваясь то вправо, то влево в удобном вертящемся кресле. «А верно, черт возьми, в море — дома, — подумал он, чувствуя себя совершенно безмятежно. — И вообще хорошо, когда у тебя все устроено правильно, хорошо к зрелым годам добиться этакого собственного жизнеустройства. — Подумав так, он тут же шутливо пожурил себя: — Благодушествуешь? — И опять посмеялся над собой: — И до чего же ты, товарищ Поройков, стал правильный человек! Вот уже и самоанализируемся: хорошо тебе, покойно, а ты уж заставляешь себя не верить своему душевному равновесию, хочешь покопаться в себе. Так сказать, про диалектику души и жизни сам себе напоминаешь. А для чего? Чтобы разбудоражить себя? Да нет же! Чтобы еще спокойней и уверенней идти своей дорогой. И чего разбираться, если в службе собаку съел? Через два ли, через пять ли лет — выйдешь ты, капитан первого ранга Поройков, в адмиралы, это ясно. Не выйдешь — и так до пенсии дослужишь, это тоже ясно. Ну, будут неприятности, будут радости какие-то, а служба-то все-таки идет, идет… А вот опять неладно думаешь! Честолюбие твое где? Этакое благодушие к равнодушию в службе близко. — Тут Дмитрию Александровичу припомнилось где-то вычитанное, что равнодушие к жизни и работе — одно из самых тяжелых заболеваний человека. — Ну нет! Черта лысого! До такой дворянской болезни мне и не дожить. Отдать жизнь флоту, чтобы строить, укреплять его, а потом передать тем новым и молодым, что придут тебя сменять с вахты, передать так, как отец передал свой завод, — это разве не дело чести? А освоение все новой и новой техники, совершенствование военной науки?.. Служба необъятна, трудна, она многих сил требует. И мы еще послужим».

В этом месте размышления Дмитрия Александровича прервал сигнал побудки и появление рассыльного с «утренним рапортом» от вахтенного офицера. Следом же старпом Платонов принес суточную ведомость крейсера.

— Так… Стало быть, все нормально. Ну, а еще что у нас?

Платонов коротко доложил о разном и незначительном. (Нужно же было ему о чем-нибудь докладывать по утрам командиру корабля.)

— Знаете ли, Петр Сергеевич, я думаю, у нас на корабле есть все условия для больших успехов. Впереди летняя кампания, напряженный план боевой подготовки, призовые стрельбы…

— Как же, понимаю, — с готовностью, но бесстрастно согласился Платонов. — Действительно, сможем.

— Я сегодня покумекаю над нашими планами. А вы… Вы на берег. Отдыхать. Съезжайте хоть сейчас и до завтрашнего утра.

— Если позволите… Разрешите идти?

— Да, да. Пожалуйста.

Платонов пошел к двери. Как-то странны были опущенные его плечи, несмотря на погоны, вообще придающие военным людям плечистость. Дмитрий Александрович вспомнил Платонова на параде, и рвение старпома в строевой церемонии показалось ему пределом сил пожилого человека.

Командирская каюта располагалась в наименее доступном для обильных и самых разных корабельных шумов месте. В дни же праздников в командирской каюте бывало особенно покойно. Весь корабль притихал: утренней физзарядки не бывало, с верхней палубы не доносился топот сотен матросских ног; уборки проводились малые и сухие, только самые необходимые и маломощные механизмы работали на корабле.

После подъема флага Дмитрий Александрович засел в своей каюте с неугасшим желанием деятельности. Службой правил оставшийся за старпома офицер, никаких дел, требовавших вмешательства командира, не предвиделось. Зоркие глаза вахтенных сигнальщиков и наблюдателей следили за морем, воздухом, а радисты чутко слушали эфир. В репродукторе временами прерывалась музыка широковещательных станций и слышались команды и объявления — это давало ощущение корабельной жизни.

В кают-компании старшин собрался на спевку хор; на баке соревновались гимнасты и штангисты; боцман спустил на воду шлюпку и готовил команду гребцов к соревнованиям; другие матросы занимались какими-то своими делами, готовились к увольнению на берег; в офицерском салоне начался предпоследний тур шахматного турнира. Ощущение налаженной службы экипажа помогало Дмитрию Александровичу сосредоточиться.

План боевой подготовки был хорошо знаком командиру крейсера: он сам его утверждал, а некоторые задачи этого плана, как недавние стрельбы, были уже выполнены, и неплохо. И все же командиру надо было постоянно вникать в него.

Платонов составил план предельно лаконично, даже сухо. Эта лаконичность и позволяла командиру всякий раз зримо представлять во всей полноте деятельность экипажа крейсера, и минувшую, и предстоящую.