Отец Александр Мень. Христов свидетель в наше время

Наконец, эти два письма вызвали большой отзвук за границей, где развернулась кампания в поддержку христиан России. Многие думали, что письма составлены Александром, в результате властям он стал казаться опасным. На деле он восхищался двумя священниками и высоко ценил моральное значение их выступления, но считал, что его призвание, как священника, заключается в другом.[101] Он делал акцент на работу среди прихожан, на евангелизацию, на пастырский труд в общинах среди верующих и среди тех, кто искал веру. Он считал, что его призвание отвечать на духовные запросы, появившиеся в обществе. Как раз в это время, в 1966 году, много молодых и не особенно молодых людей неожиданно стало стекаться к нему. В новом приходе он был свидетелем, как скажет позже, «демографического взрыва». Можно было повторять слова Спасителя:

«Возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они побелели и поспели к жатве». Но «жатвы много, а делателей мало» — говорит также Писание.[102]

Брежневские годы

Хрущев был свергнут путем дворцового переворота. Разумеется, партаппаратчики были ему обязаны: теперь они не боялись, как во времена Сталина, что их разбудят ночным звонком, чтобы с небольшим узелком отправить в тюрьму, но чувствовали, что могут утратить свои места в результате новой реформы, которую подготавливал их кипучий патрон. К тому же они опасались, как бы в итоге намеченных начерно номером первым преобразований, и, прежде всего, в результате десталинизации, которую он затеял (хотя накануне своего падения он уже начал давать задний ход), дело не кончилось бы гибелью всей системы. Выразителем стремлений этой касты, имя которой номенклатура, стад Брежнев. Чтобы спокойно пользоваться своими привилегиями, номенклатуре была нужна стабильность. Некоторые из «заговорщиков» хотели, казалось, вернуться к модели «чистого и сурового» коммунизма, но возврат к сталинским методам с соответствующими чистками был опасен для самой номенклатуры. Вот почему обличать преступления Сталина перестали, но реабилитировали его лишь наполовину.

Наиболее ярким знаком конца оттепели был суд в феврале 1966 года, приговоривший к суровому наказанию писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Их обвиняли в том, что они публиковали свои сочинения заграницей под псевдонимами. Парадоксально, но этот первый большой политический процесс после смерти Сталина отмечен впервые явным и открытым проявлением общественного мнения: мало того, что обвиняемые отказались признать себя виновными, они подучили поддержку внутри страны. Была организована целая кампания по сбору подписей под петициями: подписались сотни. Новое руководство решило навести порядок и в социалистическом лагере, подавив Пражскую Весну 1968 года крупной военной операцией, на этом закончился «коммунизм с человеческим лицом». Отказ от политики десталинизации и оккупация Чехословакии положили конец надеждам на перемены, которые породил было XX съезд. Смутное недовольство, пассивное, но массовое, нацеленное не столько на режим, сколько на каждодневные жизненные трудности, начало расти в стране.

Население начало пока в скрытой форме, но отказываться от официальных идеологических моделей. Его годами кормили обещанием рая на земле, годами призывали бросить все силы на коллективное строительство будущего коммунистического общества и т. п., но сейчас люди уже перестали вглядываться в это светлое будущее, поскольку оно не прекращало отдаляться по мере того, как предполагалось его приближение. Личность стала цениться больше коллектива.

С момента прихода к власти нового руководства, лица, ответственные за идеологию, не переставали говорить о своей обеспокоенности скептицизмом и «нигилизмом» молодого поколения, которое, как констатировал Брежнев, знало о великих подвигах советского народа только по кино. Пропаганда регулярно обличала пристрастие молодежи к джинсам и дискам. Партия восставала против несознательности, эгоизма, против стремления к приобретательству и накоплению.

В обществе появилось желание обратиться к своему прошлому, отыскать корни, восстановить традиции и историческую преемственность в культуре, разорванную большевистской революцией.