Отец Александр Мень: «Люди ждут Слова...»

Однако для Церкви по–прежнему оставалась запретной любая форма деятельности в обществе. Единственной свободой, которая ей действительно была дана, оказалось право совершать богослужение. К Церкви относились приблизительно так, как к резервации индейцев, — не уничтожали при условии, что она не перейдет намеченную грань. Все, что ей было дозволено, — это удовлетворять «религиозные нужды» населения, согласно иронической формуле Маркса, который причислял их к нуждам физиологическим. Советскими руководителями эти нужды воспринимались лишь как отправление культа.

Кроме того, Церковь была поставлена под строгий надзор, для чего при Совете министров СССР создали специальный орган: Совет по делам Православной Церкви. Официально утверждалось, что этот совет служит посредником между религиозными организациями и советской властью, а на деле он был нужен для того, чтобы осуществлять непосредственную связь с органами и постоянно контролировать деятельность Церкви. Совет находился в Москве и имел уполномоченных в каждой области. Подобный же совет занимался другими религиями.

В это время советское руководство стало использовать Церковь для проведения своей международной политики. Православным иерархам было позволено устанавливать отношения с внешним миром при условии, что они будут выступать в духе советской пропаганды, особенно в тех кругах Запада, на которые мало влияли коммунистические партии. Между тем верующие, находящиеся в лагерях, как и все другие обитатели ГУЛАГа, не были выпущены на свободу. Поэтому епископ Афанасий, отцы Пераке и Петр продолжали отбывать срок, и вообще аресты среди верующих не прекратились.

Однако, несмотря на все сложности, Церковь смогла подняться. Сразу после войны она получила некоторую свободу действий, чуть большую, чем в последующие годы, когда режим вновь набросился на нее неумолимо и яростно. К тому же Церковь получила подкрепление, поскольку в нее влились новые силы — клирики из аннексированных СССР стран, которые еще не попали под дорожный каток советизации. Часть священников и епископов, покинувших Россию после революции, возвратились в страну. Они принесли с собой немного кислорода, хотя их собственная жизнь часто была очень трудной. Наконец Православная Церковь восстановила свое единство. Во время войны обновленцы практически утратили своих последних приверженцев. С другой стороны, епископы, порвавшие с митрополитом Сергием, теперь признали Алексия I Патриархом. Если еще и оставались общины в подполье, то, кажется, они были немногочисленны. Владыка Афанасий, отец Иеракс и отец Петр в 1945 году сумели передать из лагеря своим духовным чадам письмо, в котором излагалась их позиция. Новый Патриарх избран законным путем и действительно олицетворяет единство Церкви. Если некоторые действия Алексия I и патриархии могут смущать и соблазнять ревностных православных, то все это останется на его совести и он даст отчет Господу, но это не основание для того, чтобы они себя лишили благодати святых таинств[41].

Прочитав это письмо, Вера и Елена не знали, что и думать. Наконец Вера решила спросить совета у матушки Марии, настоятельницы подпольного монастыря в Загорске. Встретив их, матушка поинтересовалась: «Ну, в какую же церковь вы ходите теперь?» Вера заплакала, и монахиня ее утешила, уверив в подлинности письма[42]. Времена катакомбной Церкви кончились, в ее жизни начался новый период.

Особенно впечатляющим возрождение Церкви оказалось в Москве. Здесь были вновь открыты многие храмы, на службах в которых собиралось немало народа, более того, здесь верующие могли слушать талантливых проповедников, а в некоторых храмах — циклы лекций на религиозные темы. В одной из церквей священник даже повесил экран и показывал диапозитивы на темы Библии[43]. Такое оживление религиозной жизни длилось примерно до 1950 года. Те из членов общин, действовавших после революции, которым удалось выжить в подполье и в ГУЛАГе, прилагали все усилия, чтобы воссоздать круг общения. Так было, в частности, со старыми прихожанами двух отцов Мечевых, которые собирались в доме у Бориса Васильева[44]. Этнограф и историк, автор книги о Пушкине, Борис Васильев прошел через тюрьмы, лагеря, ссылку. Он и его жена устраивали у себя на квартире лекции по культуре и религии. Кроме того, там собирались люди и вместе читали Новый Завет, а жена Васильева обучала детей основам веры[45]. До войны подобное было вообще немыслимо, да и теперь не могло продлиться очень долго.

Связи между старыми духовными детьми отцов Мечевых и отца Серафима были очень тесными. Вера и Елена дружили с Васильевыми, Алик, естественно, был у них всегда желанным гостем. Встречи с этими христианами–интеллектуалами весьма обогащали его, и впоследствии он видел в них пример сплоченной приходской общины, сохранившей духовное единство даже через много лет после смерти своих пастырей и несмотря на все превратности эпохи.