Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие

Потом я узнал, что митрополит Ювеналий тоже смотрел эту передачу и почему‑то принял мои слова на свой счет. Как раз его я вовсе не имел в виду, говоря о некоторых иерархах, но он был очень расстроен и даже сказал (как мне передали): «Что же мне, больше не ездить в Новую Деревню?» И действительно, он пропустил очередной праздник Сретения, который всегда отмечал службой в новодеревенском храме. Но это, кажется, было единственным исключением. На очередной международной конференции памяти отца Александра в Библиотеке иностранной литературы, встретив митрополита Ювеналия, я подарил ему нашу книжку «Вокруг имени отца Александра» с теплой дарственной надписью.

Я выступал на этой передаче как свидетель. Свидетель говорит правду, которая ему известна. А правда в том, что нам было явлено чудо — чудо веры, чудо любви. На одной из лекций отец сказал: «Открытая система, где дышится легко, — это система, поставившая во главу угла любовь». Вот сам отец Александр и был такой открытой системой.

Моя связь с ним никогда не прерывалась. И после его смерти — тоже. После смерти — в особенности.

Он был универсальным, полифоническим человеком. Его творческая энергия, подобно разбегающимся галактикам, создавала еще не бывшее, приносила его в мир.

Отец Александр — как артезианский колодец: чем больше черпаешь из него, тем больше прибывает воды, тем она чище и вкуснее. Его изречения — россыпи мудрости и красоты. Его книги еще по–настоящему не прочитаны. К ним надо возвращаться снова и снова.

Чтобы возродиться стране, ей надо духовно воспрянуть. И подвигнуть ее на это могут святые и пророки.

Я давно убедился: не принимает отца Александра тот, кто не принимает Христа. Он продолжил дело Христа на земле. Волны ненависти разобьются об этот камень: победить Христа невозможно.

В 1994 г. мы с женой были в Париже. Жили в Латинском квартале, недалеко от Люксембургского сада и иногда туда захаживали. Но как‑то так получалось, что мы не доходили до конца, во всяком случае — до всех его уголков. И вот однажды, войдя в сад, мы несколько изменили привычный маршрут — пошли вправо и углубились в какие‑то заросшие аллеи. И вдруг меня как током ударило: сверху, из глубины листвы, на меня смотрел отец Александр…

Когда я пригляделся, то увидел, что это его бюст — волосы, правда, были уложены чуть по–другому, но это было его лицо, его взгляд, только немного отрешенный, мудрый и спокойный. Это была встреча. Я прочел надпись: «Поэт Фабри Викер». Я не слышал о таком. Сколько же он прожил? 55 лет! Он умер в 1900–м. Перевоплощение?..

Когда я второй раз попал в Париж, я снова пошел в Люксембургский сад, уже зная, куда идти. И снова увидел его лицо.

IV Капустники

Ко дню рождения, а иногда ко дню ангела отца Александра (12 сентября) я писал нечто вроде капустника. Это были то пародии на газетные заметки или радиопередачи, то поздравительные «телеграммы» и «послания» от государственных и иных деятелей, то еще что‑нибудь. Всегда это было связано с самим отцом, с какими‑то событиями в жизни страны, Церкви или новодеревенского прихода.

Вечером дома у отца в Семхозе, за праздничным столом, я читал свое изделие ему и его гостям. Сам владевший острым словом в высочайшей степени, он смеялся и радовался, как ребенок. Когда я проделал свой опыт в первый раз и прочитал так называемые телеграммы, отпечатанные для пущей достоверности на телеграфных бланках, а затем вручил их ему, он с удивительным простодушием в первый момент подумал, что эти «телеграммы» — настоящие. Он сам мне об этом сказал, и его признание даже как‑то кольнуло меня: в этой доверчивости было что‑то детское, беззащитное.

Мне и раньше предлагали опубликовать все эти тексты. Я не соглашался, потому что слишком близок был час утраты, слишком свежи раны. Публикация этих вещей казалась мне кощунством. Но теперь, по прошествии времени, я решил это сделать — не потому, что придаю этим текстам какое‑то значение, а потому что это тоже часть истории и тоже свидетельство — о времени, об отце, о жизни прихода в Новой Деревне.

Мне не удалось разыскать весь «корпус» этих капустников. Кое‑что я передал самому отцу Александру, кое‑что исчезло безвозвратно. Тем не менее и оставшееся дает представление об атмосфере тех праздников, какими были дни рождения и дни ангела отца Александра.

Это не значит, что всё на этих вечерах и исчерпывалось юмором. Отец умел придавать любому застолью, любой встрече глубокий смысл. Каждое общение он неприметно превращал в решение какой‑то важной задачи. Но шутки отнюдь этому не препятствовали, и потому наши встречи в те дни носили такой праздничный, такой искрометный характер.

Конечно, на всех этих текстах лежит печать времени, и то, что было узнаваемым и смешным тогда, теперь таким может и не показаться. Но сквозь всё временное и конъюнктурное просвечивает, как мне кажется, и наше трезвое отношение к абсурдности и драматизму советского быта, и наша острая радость от пребывания рядом с отцом Александром, и наша любовь к нему.