Отец Феона. Оживший покойник

Отец Прокопий, словно вспомнив что-то, повернул голову к Феоне.

– Это какой Арсений? – спросил он. – Элассонский что ли?

Отец Феона оторвал, наконец, голову от шахмат и процедил сквозь зубы.

– А какой еще, отец Прокопий? Его епархия, если он, конечно, об этом помнит.

Феона вернулся к шахматам, но было заметно, что мысли его уже отвлеклись от позиций фигур на доске. Прокопий, рукой подзывая Маврикия, отметил задумчиво.

– Его можно понять, отец Феона. Подумай, каково ему сейчас? Ждал патриаршей митры, а дождался ссылки в Суздаль. Как говаривал старик Фома Кемпийский: Сик транзит глория мунди!

Феона озадаченно посмотрел на старца, наверно впервые не понимая, шутит его собеседник или говорит серьезно.

– Сик транзит глория мунди, – повторил он за отцом Прокопием и тут же перевел фразу для неученого латыни Маврикия. – Так проходит земная слава.

Маврикий скосил глаза на кончик носа, конфузливо улыбнулся и стал грызть свои ногти, стесняясь признаться, что все равно ничего не понял из сказанного обоими иноками. Впрочем, Феона и не собирался ему ничего объяснять, продолжая свой разговор со старцем Прокопием.

– Ну, во-первых, ему никто кроме поляков и самозванцев митру не обещал, а во-вторых он пять лет на Суздальский стол из Москвы ехал и его никто не трогал. Хорошая ссылка! Спрашивается, чего сидел, кого ждал?

– А ты, отец Феона, знаешь?

– Догадываюсь, отец Прокопий. Догадываюсь…

Старец вынул мокрые порозовевшие ноги из еще дымящейся паром дубовой кади и, ставя их на услужливо расстеленный Маврикием рушник, легкомысленно произнес:

– Ты словно не любишь его, отец Феона. А по мне так благолепственный пастырь! Внушительный такой дядька, борода холеная и говорит складно, даром что иноземец.

Отцу Феоне был неприятен этот разговор. Он одной рукой смешал стоящие на доске фигуры и, хмуро посмотрев на Прокопия.

– Люблю, не люблю! Это просто нелепость. Что мне делить с ним, отец Прокопий? Я чернец, он архиепископ, мы ходим с ним по разным сторонам дороги. На том и покончим.

Старец миролюбиво с напускной наивностью пожал плечами и, глядя на то, как послушник Маврикий вытирал рушником его больные ноги, обронил с отеческой теплотой в голосе:

– Спаси Христос, брат Маврикий! Иди почивать, а то и Заутренняя скоро. Не выспишься, поди?

Глава 7. «Праздник»

Праздничные мероприятия в монастыре начались с рассветом. Торжественно и красиво звенели церковные колокола, призывавшие честной народ поспешить и преисполниться Божественной благодати. С клироса в уши прихожан лилось ангельское пение монастырского хора. А воздух уже с утра был наполнен плотным, сладковато-приторным ароматом воскуренного фимиама и сказочно дорогих в то время восковых свечей. Вся торжественная церемония проходила в каменном Покровском соборе, специально для этого построенном практически заново. Сначала о канонизации преподобного Авраамия объявил приехавший в монастырь ни свет – ни заря архиепископ Суздальский и Тарусский Арсений. Потом, в присутствии нескольких десятков священнослужителей высокого ранга и пары сотен мирян знатного происхождения, собравшихся ради этого события, состоялось торжественное прославление святого. Была вскрыта гробница, отмечены дни его памяти, обретения мощей и их разделения с монастырями, пожелавшими иметь частичку святого тела у себя в обители. Сие таинство касалось и отца Феоны сотоварищи, именно ради этого пришедших из своего монастыря в Покровскую обитель. Они с Заутренней были на службе в Соборе, наблюдая за происходящим изнутри. Простым зевакам, не попавшим в число избранных, допущенных внутрь храма, оставалось только толкаться за оцеплением стрельцов, ждать и обмениваться слухами.

Это обстоятельство впрочем, никоим образом не мешало толпе паломников и простых зевак все время увеличиваться в размере. Наверное, весь Галич и Чухлома с окрестностями уже находились на Соборной площади монастыря, а в открытые ворота рекой текли новые желающие приложиться к мощам святого Авраамия. Они напирали на ранее прибывших, те в свою очередь давили на оцепление, которое, имея приказ от начальства, решало вопросы просто и без затей. Не сильно церемонясь с простолюдинами, стрельцы запросто могли особо нахрапистым двинуть от души в лоб кистенем или нагайкой.

Упорство и терпение, с каким народ ожидал на площади, глядя на закрытые ворота Покровского храма, ближе к полудню было наконец вознаграждено. Суета церковных служек, на ступенях храма расстилавших ковровую дорожку, вдохновила народ на новые пересуды. Возбужденные зрители стали активно перешептываться между собой.

В первом ряду зевак, напиравших на суровых и молчаливых стрельцов, здоровый мужик в полосатых штанах и рваной косоворотке, подпоясанной плетеным гайтаном, зачем-то попытался прорваться за оцепление, за что сразу получил кулаком в ухо от сердитого и усталого стрелецкого десятника. Подобрав упавшую от полученной затрещины войлочную шапку и отряхнув ее ударом о голенище сапога, мужик обиженно засопел:

– Чё сразу в ухо-то? Когда в храм пущать начнете, мочи больше нет?