Отец Горио

— Замолчите, я не желаю больше слушать, вы доведете меня до того, что я перестану верить самому себе. Сейчас я знаю только то, что подсказывают мне чувства.

— Как вам угодно, прекрасное дитя. Я думал, вы покрепче. Больше не скажу вам ничего. Впрочем, последнее слово. — Он посмотрел на студента в упор и сказал: — Вам известна моя тайна.

— Молодой человек, отказываясь от ваших услуг, сумеет забыть ее.

— Хорошо сказано, мне нравится. Не всякий будет настолько щепетилен. О том, что я хочу сделать для вас, не забывайте. Даю вам две недели сроку. Да или нет — на ваше усмотрение.

«Что за железная логика у этого человека! — подумал Растиньяк, глядя, как спокойно удаляется Вотрен, держа подмышкой палку. — Он грубо, напрямик сказал мне то же самое, что говорила в приличной форме госпожа де Босеан. Стальными когтями он раздирал мне сердце. Зачем стараюсь я попасть к Дельфине Нусинген? Он разгадал мои внутренние побуждения, едва они успели зародиться. Этот разбойник в двух словах поведал мне о добродетели гораздо больше, чем я узнал из книг и от людей. Если добродетель не терпит сделок с совестью, значит я обокрал своих сестер!» — сказал он, швырнув мешок на стол.

Он сел и долго не мог прийти в себя под наплывом ошеломляющих мыслей.

«Быть верным добродетели — это возвышенное мученичество! Да! Все верят в добродетель, а кто же добродетелен? Народы сделали своим кумиром свободу, а где же на земле свободный народ? Твоя юность еще чиста, как безоблачное небо, но ты хочешь стать большим человеком или богачом, а разве не значит это итти сознательно на то, чтобы лгать, сгибаться, ползать, снова выпрямляться, льстить и притворяться? Разве это не значит добровольно стать лакеем у тех, кто сам сгибался, ползал, лгал? Прежде чем сделаться их сообщником, надо подслуживаться к ним. О нет! Хочу трудиться благородно, свято, хочу работать день и ночь, чтоб только трудом достичь богатства. Это самый долгий путь к богатству, но каждый вечер голова моя будет спокойно опускаться на подушку, не отягченная ни единым дурным помыслом. Что может быть прекраснее — смотреть на свою жизнь и видеть ее чистой, как лилия? Я и моя жизнь — жених и невеста. Да, но Вотрен мне показал, что происходит после десяти лет супружества. Черт возьми! Голова идет кругом. Не хочу думать ни о чем: сердце — вот верный вожатый!»

Его раздумье нарушил голос толстухи Сильвии, доложившей о прибытии портного. Растиньяк явился перед ним, держа в руках два мешка с деньгами, и не досадовал на это обстоятельство. Примерив свои фраки, предназначенные для вечеров, он облачился в новый дневной костюм, преобразивший его с головы до ног.

«Я не уступлю графу де Трай, — сказал он сам себе. — Наконец-то я приобрел дворянский вид!»

— Господин Эжен, — обратился к нему папаша Горио, входя в комнату, — вы спрашивали меня, не знаю ли я, в каких домах бывает госпожа де Нусинген.

— Да!

— Так вот, в следующий понедельник она едет на бал к маршалу Карильяно. Если у вас есть возможность попасть туда, вы мне расскажете, как веселились мои дочки, как были одеты, ну, словом, все.

— Откуда вы знаете об этом, дорогой папаша Горио? — спросил Эжен, усаживая его у камина.

— А мне сказала ее горничная. От Констанции и Терезы я знаю все, что мои дочки делают, — весело ответил Горио.

Старик напоминал еще очень юного любовника, счастливого уже тем, что он придумал ловкий способ войти в жизнь своей возлюбленной, не вызывая у нее даже подозрений.

— Вы-то их увидите! — добавил он, наивно выражая горестную зависть.

— Не знаю, — ответил ему Эжен. — Я сейчас пойду к госпоже де Босеан, чтобы спросить ее, не может ли она представить меня супруге маршала.

С какой-то внутренней отрадой Эжен мечтал явиться к виконтессе одетым так, как отныне будет одеваться всегда. То, что у моралистов зовется «безднами человеческого сердца», — на самом деле только обманчивые мысли, непроизвольные стремления к личной выгоде. Все эти блуждания души, — тема для стольких высокопарных разглагольствований, — все эти неожиданные извороты имеют одну цель: побольше наслаждений! Увидав себя хорошо одетым, в модных перчатках и красивых сапогах, Эжен забыл о добродетельной решимости. Оборачиваясь спиною к истине, юность не решается взглянуть на себя в зеркало совести, тогда как зрелый возраст в него уже смотрелся; вот и вся разница между двумя этапами жизни человека.