Еще раз подчеркну — психология тех, кто сочиняет такого рода небылицы, даже по-своему симпатична. Потомкам завоеванных не хочется быть потомками тех, кого силой «примучили» к единому государству. Как бы ни был привлекателен свет просвещения и цивилизации — приятнее происходить от тех, кто добровольно и по собственному желанию тянулся к этому незримому свету, а не был силой принужден испить из чаши наук и искусств.
Проблема эта существует вовсе не только в государстве Российском и вовсе не только у интеллигенции тюркских народов. Такой цивилизованный народ, как французы, тоже испытывает порой некое неудобство… Ведь предков современных французов, галлов, завоевали римляне, и за какие-то полтора-два столетия галлы напрочь забыли свой язык, перешли на латынь, практически полностью сменили культуру… Обидно!
«Приятно предположить, что, наверное, галльский язык не так уж сильно отличался от латыни…» — предполагает авторитетный научно-популярный труд, изданный при финансовой поддержке французского посольства [106. С. 66]. Конечно, не утверждает истину в последней инстанции, как Олжас Сулейменов, а предполагает. И сказано как бы почти шутливо, как бы и не всерьез… Так, на уровне ни к чему не обязывающего «может быть». Но ведь проблема та самая.
Если всерьез говорить о заклятых южных друзьях Южной Руси… То разве русские и половцы строили единое государство? Финноугорские и балтские племена участвовали в строительстве Руси, но вот тюркские — никогда. Славянские племена полян и древлян, славяно-финские вятичи платили дань хазарам, венгры и печенеги чуть не взяли Киев; печенеги и половцы разоряли города Южной Руси… Все это было — но вроде как-то трудно считать набег или даже взятие города участием в строительстве общего государства.
Если даже торки, печенеги, черные клобуки, бродники, особенно половцы, «оседали на землю» и становились частью Руси — ниоткуда не видно, что они играли какую- то особую, хоть в чем-то исключительную роль…
Варяги были не лучше? Наверное. Но ни в летописях, ни в литературе Древней Руси — ни в едином произведении! — нет ни словечка про «топот варяжского набега». Ни одного упоминания «поганых варягов» или «горе с севера». То ли варяги все же вели себя иначе, то ли воспринимались иначе.
Про печенегов и половцев хотя бы нет поговорок типа «незваный гость хуже татарина». Поговорка политически некорректная, что тут и говорить — но ведь и она характерна. Не сказано ведь — «незваный гость хуже варяга».
«О каком-то культурном взаимодействии Руси и татарщины можно говорить, опять-таки лишь закрыв глаза на длинный ряд красноречивых свидетельств… что русское национальное самосознание вырастало не на почве тяготения к татарщине, а прямо наоборот, на почве возмущения татарским игом и сознательного отталкивания от татарщины, как от чужеродного тела в русской жизни. Это чувство объединяло всех русских людей от простой деревенской женщины, пугающей своего ребенка «злым татарином», до монаха-летописца, именовавшего татар не иначе как «безбожными агарянами», и до любого из князей, неизменно заканчивавшего все свои правительственные грамоты выражением надежды на то, что Бог «переменит Орду». Куликовская битва, завоевание Казанского ханства воспринимались народным сознанием как великие акты национально-религиозного значения. И вот всю эту подлинную историческую действительность нам хотят подменить какой-то трогательной русско-татарской идиллией!»[107. С. 34].
К сказанному Андреем Кизеветтером можно добавить еще одно: никакой другой народ не отразился в народном сознании страшнее и хуже, чем татары. Причем речь идет явно не об этносе казанских татар, даже не о крымских татарах, «прославленных» страшными набегами и уводом в рабство людей. По тексту фольклорных песен очень хорошо видно, что речь идет о татарах — сборщиках дани, баскаках, чиновниках Золотой Орды:
[108. С. 7].
Эта «веселая» песня — одна из многих, а ведь ни шведский «потоп» XVII века, ни века противостояния с Литвой и Польшей, ни две мировые войны с германцами, ни набеги варягов не впечатались так жутко в народное русское сознание. Нет в народной памяти ни поляка, ни немца, ни шведа, — беспощадного сосальщика дани, жестокого, беспощадного в принципе врага.
Ни выход к Балтике в начале XVIII века, ни взятие Варшавы в 1795 году, ни даже взятие Берлина в 1945 году — ничто никогда не поднималось до такого уровня значимости, как взятие Казани или Крыма: до уровня религиозной победы над «погаными», борьбы сил добра и зла.
Таковы факты.