Отец и сын: Николай I – Александр II

Заканчивалось письмо к Бенкендорфу так: «Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю». Текст письма был таков, что и Николай, если бы прочитал его, не нашел ничего, что могло бы повредить поэту. По некоторым обстоятельствам письмо Бенкендорфу осталось неотправленным, но, уезжая на последнюю дуэль, Пушкин положил его в карман сюртука, в котором дрался на поединке. Письмо было обнаружено после смерти поэта и передано Бенкендорфу, который ознакомил с ним императора.

А за 3 дня до роковой дуэли Пушкин встретился с Николаем. Вот как донес до нас этот эпизод барон М. А. Корф, слышавший его лично от императора, когда обедал с царем и его ближайшими сановниками – графами Орловым и Вронченко. В связи с начавшимся разговором о лицее, речь за столом зашла и о Пушкине, и Николай стал рассказывать о разговоре с поэтом в дни коронационных торжеств и о самовольном отъезде его на Кавказ, а в заключение сказал: «Под конец жизни Пушкина, встречаясь часто в свете с его женою, которую я искренно любил и теперь люблю, как очень добрую женщину, я советовал ей быть сколь можно осторожнее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастья мужа, при известной его ревности. Она, верно, рассказала это мужу, потому что, увидясь где-то со мною, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. „Разве ты мог ожидать от меня другого?“ – спросил я. „Не только мог, – отвечал он, – но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женой“.

Разговор за столом у царя происходил в апреле 1848 года. О том, что Пушкин ревновал свою жену к царю, знал и друг поэта П. B. Нащокин. Сам поэт говорил ему, что царь, как офицеришка, ухаживает за его женой. Нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру, на балах, спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены. Сам Пушкин сообщал Нащокину о своей совершенной уверенности в чистом поведении Натальи Николаевны. Вместе с тем припадки ревности у Пушкина были столь ужасны, что близко знавший его граф В. А. Соллогуб серьезно уверял П. И. Бартенева, что поэт иногда допрашивал свою жену в том, верна ли она ему, с кинжалом в руках.

В самый канун поединка Николай, узнав о дуэли, приказал Бенкендорфу предотвратить ее. Геккерна вызвали в Третье отделение, и он, предварительно посоветовавшись с ненавистницей Пушкина княгиней Белосельской, сделал то, что она придумала: назвал не то место, где должна была происходить дуэль, а совершенно противоположное, чтобы направить жандармов в другую сторону. Факт этот небесспорен, но говорили и об этом. Как бы то ни было, дуэль произошла, Пушкин погиб. Вскоре после его смерти Николай писал брату Михаилу, находившемуся тогда в Риме, о случившемся, в частности, следующее: «И хотя никто не мог обвинять жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса, и в особенности гнусного его отца, Геккерна… он точно вел себя, как гнусная каналья». А в другом месте этого же письма добавлял: «Пушкин погиб, и, слава Богу, умер христианином».

Письмо это – личное, от брата к брату, и сомневаться в искренности Николая оснований нет. Тем более, что Пушкин перед смертью действительно исповедался, причастился и «исполнил долг христианина с таким благоговением и таким глубоким чувством, что даже престарелый духовник его был тронут и на чей-то вопрос по этому поводу отвечал: „Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать? Вы можете мне не верить, когда я скажу, что я для себя самого желаю такого конца, какой он имел“. Этому свидетельству мы должны верить, ибо оно исходило от одного из самых близких Пушкину людей – княгини Е. Н. Мещерской-Карамзиной.

Есть и еще одно важное свидетельство, относящееся к исповеди и причащению Пушкина. Как только стало известно о ранении поэта, к нему немедленно приехал личный врач императора Арендт. Он сразу же понял, что рана смертельна, и по просьбе Пушкина сказал ему об этом. Поэт поблагодарил его за честность и все оставшееся время вел себя безукоризненно и стойко. Прощаясь, Арендт сказал, что по обязанности своей он должен обо всем сообщить Николаю. Тогда Пушкин попросил сказать императору, чтобы не преследовали его секунданта Данзаса.

Ночью Арендт вернулся и привез от Николая собственноручно написанную им карандашом записку: «Если Бог не приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки». Пушкин был чрезвычайно тронут и просил оставить ему эту записку, но царь велел ее прочесть и немедленно возвратить.