Отец и сын (сборник)

– Походит! Помнится мне, у Ёськиной трубки вот такое же латунное колечко было…

– Уж это я точно, тятя, помню.

– Давай, сынок, мы ее высушим, а когда Ёська приедет, подарим ему трубку. Вот удивится! В Васюгане трубку нашли! Это все равно что отыскать иголку в стогу сена, – смеялся Бастрыков.

– Вот сюда, тятя, на дощечку ее положим. Она в момент высохнет!

Алешка не без торжественности уложил трубку на дощечку, которой он обычно прикрывал банку с червями, и поместил ее на среднем сиденье обласка.

– Ну, теперь, сынок, берись за работу. Окуни заждались нас, – насаживая червяка на крючок, усмехнулся Бастрыков, поглядывая на трубку и чувствуя какое-то смутное, неосознанное беспокойство.

Молча принялись удить. Но то ли потому, что они громко разговаривали и окуни действительно побоялись шума, а скорее потому, что кончилось время клева, рыбалка протекала вяло. Бастрыков вытащил пяток окуней, но это были мелкие окуни, величиной с ладонь. Три штуки таких же поймал Алешка. Крупные, увесистые окуни, ловля которых доставляет наслаждение и рождает в душе рыбака азарт, не брались за наживку. «Ах, черт их подери, что же они не хватаются?» – с неудовольствием думал Бастрыков, не привыкший терять время зря и намеревавшийся наловить окуней на уху для всей коммуны. Он то и дело посматривал на трубку и не понимал, что она-то и являлась причиной неудачной рыбалки. Секрет состоял в том, что ужение, как всякий промысел, требует сосредоточенности, не терпит посторонней мысли, а Бастрыков в этот вечер никак почему-то не мог отдать себя всего начатому занятию.

Когда стало смеркаться, Бастрыков поднял удилище, смотал леску.

– Поехали, сынок, ужинать. Давай поменяемся местами.

Отец встал, схватился за склонившиеся сучья черемухи и перешел из носовой части обласка в корму. Алешка ловко проскользнул на его место.

Плыли быстро. Роман греб, не щадя сил. Ему не хотелось опаздывать к ужину, а главное – надо было скорее увидеть Митяя.

Тот стоял на берегу и ждал его.

– Ну, как, Роман, добыча? – спросил он, уверенный, что Бастрыков, не привыкший тратить время зря, и в этот раз приехал с удачей.

– Трубку поймали.

– Какую трубку? – не понял Митяй.

– Алешка говорит, Ёськина трубка.

Митяй взял трубку, стараясь в сумраке рассмотреть ее, покрутил в пальцах, молча возвратил Алешке. Когда мальчишка убежал, Митька наклонился к Бастрыкову:

– Ты не думаешь, Роман…

– Думаю, Митяй, – прервал его Бастрыков. – Очень думаю и знаю, что остяк трубку не бросит и за всяк просто ее не потеряет. Для него трубка, ружье и обласок дороже всего на свете.

– Вот и меня сумленье берет…

– Утром поеду в Маргино, узнаю, дома ли старик. Иначе покоя не будет…

– Поезжай. Кого-нибудь с собой возьмешь?

– Никого. Алешку утром, Митяй, прихвати на постройку. Иначе увяжется со мной… И пока молчок о нашей тревоге.

– Лады.

Они направились к столам. Коммунары садились ужинать. Алешка показывал им трубку, ее передавали из рук в руки, шутили:

– А что, пусть Лукерья уху из нее сварит. Может, она слаще осетра окажется!

Когда трубку осмотрели все, Бастрыков подозвал Алешку.

– Дай ее мне, сынок, чтоб не потерялась. – Роман положил трубку в карман штанов.

Ночью Бастрыков встретился с Васюхой Стениным. У того были свои тревоги: запас муки с каждым днем сокращается. Через неделю надо плыть в Каргасок, а то и в Парабель, хлопотать насчет продовольствия. И только мукой не обойтись. Нужна еще соль. Ее особенно много пойдет, когда коммуна начнет лов рыбы на засол. А сахар? А чай? Без них тоже жизнь не в жизнь. Васюха понимал, что отрывать в такое время силы на поездку за продовольствием значило сильно затормозить постройку домов и корчевку леса под осенние посевы, но его долг – вовремя предупредить председателя коммуны.

Роман и сам знал, что впереди немалые трудности. На первых порах коммуну поддержали, но рассчитывать на то, что и дальше ее будут безвозмездно снабжать, не приходилось. У молодого Советского государства столько было нужд, что Бастрыкову от одной мысли об этом становилось страшно. «Ленин от нас, от коммун, ждет подмоги. Просить у государства – бесчестно. Соленой рыбы надо побольше подкопить и хоть этим отплатить государству», – думал Бастрыков.

– Ты знаешь, Вася, наши дела. Продержаться бы дней пятнадцать – двадцать, – сказал Роман.

Пояснять Васюхе, какой выигрыш коммуне могли принести двадцать дней, не требовалось. Он сам понимал, что за эти дни срубы домов будут выведены под крыши, а гарь раскорчевана до конца.

– Есть у меня десять мешков овсянки, – проговорил Васюха. – Можно их пустить в дело. Беда, Роман, в другом: приучили людей к хорошему хлебу, как бы роптать не начали.

– Этого не бойся. Люди поймут, что дома нужно подготовить к холодам. А потом попроси Лукерью что-нибудь почаще печь из овсянки…

– Пусть ее кобель бесхвостый просит. Не послушается она меня.

– Ну я сам поговорю с ней. Сходи к шалашу, разбуди ее, пусть придет.

Васюха ушел. Через несколько минут он вернулся с Лукерьей.

– Здравствуй, Роман Захарыч. Доброй ночи тебе! – громко сказала Лукерья.

– Присядь, Лукерья, на минутку да извини, что сон твой нарушил.