Отец и сын (сборник)

Минуту Устиньюшка сидела на кровати полуголая, в одной короткой сорочке, оцепеневшая. Потом, схватив со стула платье, с лихорадочной поспешностью натянула его на себя и бросилась к окну. И большой исаевский дом огласился такими истошными причитаниями, что Надюшка не вынесла и выбежала на крыльцо.

Таежный пожар растекался все шире и шире. Потоками ветра дым прижимало к земле, но возле реки, где берег обрывался, клубы круто вздымались и уплывали в небо, будто по невидимой трубе. «Неужели дедка не видит, что сгорит тут все?» Надюшка испытывала такой дикий страх, что зубы ее выбивали дробь.

– Дедка, дедка, ну где же ты? – закричала она, выбегая на самую кручу и с надеждой вглядываясь в даль нижнего плеса, куда совсем недавно уплыли Порфирий Игнатьевич и его связчики по кровавому делу.

Но на реке было пусто. Ветер ворошил воду, вздымал волны, и они с тревожным шумом бились о берег.

«Да что же ты стоишь тут как мертвая? Коров и коней скорее надо со двора выгнать. Огонь подступает!» Эта мысль словно пронзила Надюшку. Она кинулась к дому, но навстречу ей бежала вся раскрасневшаяся, с взлохмаченными волосами матушка Устиньюшка. В ее руках была увесистая палка, которой она размахивала с ярым ожесточением.

– Это та подожгла! Та! – вопила Устиньюшка, и лицо ее было перекошено злобой. – А ты, паскуда, ты почему меня раньше не разбудила? Заодно с той! – Палка просвистела над головой Надюшки. Не увернись она от удара, лежать бы ей с разбитым черепом.

Устиньюшка больше озлобилась от своей неудачи. Палка снова взлетела, и снова Надюшка ускользнула от удара.

– Дед убьет нас с тобой, паскуда! Так я тебя сама, сама порешу! – Устиньюшка, как раненая волчица, ринулась на девчонку.

Но тут, на яру, Надюшка знала каждый уголок, каждую щелку в земле. Здесь в редкие часы, не занятые работой, она понарыла ямы с потайными выходами прямо на обвалы яра. Спасаясь от погони, Надюшка сиганула в такую ямку и будто растаяла перед Устиньюшкой.

Та сунулась в ямку и тотчас же отпрянула. Ямка была явно не по ее телесам. Кляня Надюшку, толстуха побежала назад, к дому.

– Все равно тебе не жить, падла ты такая! Я тебя не порешила, дед тебя прибьет! – надрывая голос, кричала она.

Работая плечами, Надюшка пролезла по узкому извилистому ходу к обрыву яра и здесь, в отверстии, похожем на птичье гнездо, затаилась. Тут ее не только матушка Устиньюшка не достанет, но и сам дед днем с огнем не найдет. И пожар здесь не страшен. Вблизи никаких деревьев, до усадьбы тоже далеко. Зато вся река как на ладони, а чуть приподымись, виден и дом, и двор, и огород с почерневшей от дыма баней.

Надюшка втиснулась в самый дальний и тесный угол ямы. Худую спину и острые плечи обняла прохладная земля. Песок ручейком потек по шее и рукам. Девочка еще больше съежилась, затаилась, как птаха перед грозой. Но страх, обуявший ее при виде Устиньюшки с палкой, улегся. Зубы не выбивали больше дробь. Пожар, надвигавшийся на усадьбу, не казался уже угнетающе страшным. «Ну и гори, злюка, с нахапанным у остяков добром, гори, змея подколодная!» – думала Надюшка, и это-то чувство жгучей ненависти, опалившей ее сердчишко, и вытеснило страх, который только что безжалостно сгибал в три погибели.

Теперь все, что происходило на берегу, Надюшка представляла по звукам и запахам. Вот на реку надвинулся густой смрадный дым. Он расползался над водой клубами и был такой едкий и горячий, что у Надюшки заслезились глаза. Запах смолы и горелого моха пропитал воздух. Дышать становилось все тяжелее. Вот дико, совсем не так, как обычно, замычали коровы, остервенело заржали лошади, надсадно загорланили петухи. Потом раздался треск в одном месте, в другом, и Надюшка поняла, что огонь охватил усадьбу с разных сторон…

«Ой, сгорит все, и придется жить в прокопченной бане», – с острым беспокойством подумала девочка.

– Надо бы огонь-то землей забрасывать, – вслух произнесла она, вспомнив, как однажды на лугах, спасая от пожара сено, дед с остяками гасили огонь не водой, а землей.

Надюшка высунулась из своей норы. В ее порыве угадывалась готовность добежать скорее до усадьбы, взять лопату и вступить в схватку с пожаром. Но, едва высунув голову из ямы, она поспешила юркнуть назад. Горели надворные постройки, амбар, конюшня, хлев. Занимался огнем и неподступный дедов дом. Пламя потекло по сухой тесовой крыше и возле трубы заполоскалось на ветру, как лоскут от изорванной рубахи. Простое любопытство пересилило страх, и Надюшка вылезла из норы, встала на кромке ямы.

– Маменька ты моя родная, и зачем ты меня родила? Все сгорит, все до нитки, – забормотала Надюшка, беспомощно сложив на животе свои натруженные руки.