Отец и сын (сборник)

– Как это так?! – воскликнул Алешка, не представляя Мотьку в роли чьей-то жены.

– А вот так, дружище! По законам жизни. И ты не расстраивайся попусту. Завтра сходи к ней по адресу, и она сама все тебе объяснит.

– Сходить – схожу, а все ж таки не по-товарищески убегать к ухажеру от родни, подождал бы, – пробормотал Алешка, чувствуя, что в доводах Скобеева есть что-то неотразимо убедительное.

– Ладно, Алексей-душа, хватит, не идет тебе ворчать по-стариковски. Давай-ка рассказывай про этого самого Данте. Был у нас на пароходе «Колпашевец» один кочегар с такой фамилией.

– Тот Данте, дядя Тихон, великий из великих. И проживал он в чужой стране, которая прозывается Италия. – Алешка принялся с горячностью пересказывать лекцию, через минуту забыв о всех огорчениях, причиненных ему Мотькой. Засыпая поздно вечером, он еще раз вспомнил о ней, но теперь совсем уже миролюбиво: «А ведь прав дядя Тихон. Девки на одну колодку. Мельникова дочка из Малой Жировы тоже ко мне льнула… Так и Матренушка. Втюрилась по уши в этого долговязого и бегает, наверное, за ним, как телушка за коровой… Ну, завтра расспрошу ее, почему забывает старых друзей».

Пожалуй, первый раз за все время работы в затоне Алешка не пожалел, что наступил конец рабочего дня. Он проводил Скобеева до дома и направился на Никольскую. Времени было более чем достаточно, и он шагал по улице, залитой вешним потоком, не торопясь.

Дом номер тридцать три оказался продолговатым, двухэтажным, на кирпичном фундаменте. На воротах висела стеклянная вывеска. Алешка прочитал: «Общежитие студентов Томского государственного медицинского института». Вывеска озадачила его. «Не ошиблась ля Матрена номером? А может быть, в сторожихи или уборщицы нанялась?» – недоумевал он, робко входя во двор и направляясь к высокому крыльцу.

Едва открыв дверь, он натолкнулся на толстую женщину, которая поднялась навстречу ему, заполнив собой всю ширину коридора – от стены до стены.

– А кого тебе надо, кавалер? Адрес ты случайно не попутал? Здесь девичье общежитие, – подозрительно осматривая Алешку, скрипучим голосом сказала толстуха.

– К Стениной я. Здесь она живет?

– Тут Стенина проживает. А ты кто ей будешь?

– Кто? Братуха!

– То-то же. Кавалер к ней другой ходит. И годами постарше, и по одежке не сродственник тебе.

Вдруг одна из дверей в глубине коридора раскрылась, и из нее вышла Мотька. Она бросилась к Алешке – возбужденная, радостная, обняла его. На ней было красное, с большими черными цветами, платье, городские туфли на высоких каблуках, и веяло от нее тонким ароматом духов. Черные волосы ее были острижены коротко, под кружок – так стриглись песочинские староверы – и зачесаны вверх. Такая прическа открывала лоб и делала Мотькино круглое простое лицо каким-то строгим, совсем не похожим по выражению на прежнее, к какому привык Алешка.

– Ну, пойдем, пойдем, братишка. Я тебя уже давно жду, – заговорила Мотька, осматривая Алешку и втайне отмечая, каким видным и ловким он стал.

Алешка пошел за ней, чувствуя скованность и смущение. Он был и рад этой встрече и в то же время подавлен. Мотька! Она единственная на всем белом свете могла напомнить сейчас коммуну, отца, все то самое радостное и самое горькое, что никто не поймет, если не пережил сам. Но почему же она не смотрит ему в глаза? Почему вчера бросила его одного на улице? Неужели есть что-нибудь на свете дороже того, что они пережили, что известно только им двоим?

– Как я рада, Алешка, что ты живой и целый! Часто я тебя во сне видела, и все маленьким, худым. А ты вон какой вымахал! – торопливо заговорила Мотька, когда они вошли в комнату.

Алешка осмотрелся. Комната была небольшой, но опрятной, чистой. Возле стен стояли четыре аккуратно застланные кровати, посередине – продолговатый стол под белой залатанной скатертью. У кроватей тумбы, на них девичьи вещички: флакончики с духами, баночки с помадой и пудрой. На одной из тумбочек Алешка увидел в круглой рамке фотографию, чутьем угадал: «Он. Мотькин ухажер». Алешка всмотрелся придирчиво, но молодое лицо было приятным, даже красивым и похожим на кого-то из тех людей, с кем Алешка когда-то виделся. «Наверное, в клубе его встречал», – подумал он.

– Ты кто же теперь, Матренушка? Сказывали в деревне, что по первости сторожихой служила? – спросил Алешка, устраиваясь на скрипучем стуле напротив девушки.

– Я теперь Мария, Алешка. Зови меня Мусой, – смущаясь, сказала Мотька.

– Да ты что?! Кто это тебя перекрестил? – засмеялся Алешка, бросая на Мотьку неодобрительные взгляды.

– Кто перекрестил? Так одному человеку нравится. – И Мотька кинула мимолетный взгляд на фотографию. – И правда, Алешка, уж очень деревенское это имя – Матрена.

– Ну и что же, что деревенское!.. А мы с тобой и в самом деле деревенские… Нет, нет, Матренка, не то ты придумала… Ведь тебе имя отец давал, дядя Васюха. А он не просто отец, а коммунар, за советскую власть полег. – Алешка, как это случалось с ним в минуты крайнего волнения, покраснел, глаза его заблестели, руки беспокойно задвигались, взлетая то к груди, то к волосам.