Отец Иакинф

Уезжал Иакинф прямо от Погодина. У подъезда его дома на Мясницкой среди карет и извозчичьих санок давно уже стояла его почтовая тройка, с заранее погруженными в кибитку дорожными чемоданами, и ямщик, хоть тому и было обещано на водку, не раз присылал сказать, что ждать больше не может.

С радушием истинно московским Погодин и некоторые из его гостей проводили Иакинфа до самых саней. Все желали счастливого пути, а Михаил Петрович еще и избавления от пут, которые мешают его трудам.

Иакинф вскочил в сани, ямщик тронул. Застоявшиеся лошади быстро промчались по Охотному ряду, свернули направо и, чуть сбавив шаг, потащили кибитку вверх по Тверской. На легком мартовском морозце Иакинфу показалось жарко, и он распахнул шубу.

Освещенные высокой луной, темные строения московской окраины скоро кончились, и кони ровной и машистой рысью понеслись по широкому и пустынному в этот поздний час Петербургскому шоссе. А мысли Иакинфа, как всегда бывает в дальней дороге, долго еще оставались в гостеприимной Москве, которую он только что покинул. Вспоминались подробности застолья, которое, наверно, еще продолжается в доме Погодина. Чего только не наслушался Иакинф за этим обедом! "Отец Иакинф стоит наряду с самыми знаменитыми хинезистами прошедшего и настоящего времени", — говорил один. "Книги и статьи почтенного отца Иакинфа — истинное сокровище по богатству важных фактов, извлеченных им из тьмы китайской истории", — вторил ему другой. "Пожелаем же новых открытий нашему почтенному ученому, о котором смело можно сказать, что он стоит во главе синологов европейских", — говорил третий. "Слышал бы все это митрополит Серафим", — усмехнулся Иакинф, и воображение его тотчас обратилось к тому, что ждет его впереди.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

I

В Петербурге, не заезжая в лавру, он свернул на Гороховую. Столица встретила его солнцем. Не часто увидишь над ней такое лучистое сияние. С крыш капало. Вдоль тротуаров пробивались ручейки. На припеке, в наполненных мутной водой проталинах, одурело чирикая, плескались счастливые воробьи. И только Фонтанка была завалена черным, ноздреватым снегом, да в прозрачном воздухе, несмотря на яркое весеннее солнце, чувствовался еще по-зимнему острый холодок.

Пять ступенек знакомого крыльца он перемахнул одним духом. Слуга еще возился с затворами, а по лестнице уже сбегала Таня. Она прильнула к нему — и словно не было двух лет разлуки. Слышно было, как колотится у нее сердце. Она привстала на цыпочки и подняла к нему лицо.

— Я бы хотел, чтобы ты всегда смотрела на меня такими глазами.

— Какими?

— Счастливыми.

— А ты не пропадай. Целую вечность тебя не было…

Иакинф сбросил на руки старого Степана шубу и шапку, и они взбежали наверх.

Когда прошли первые минуты острой радости, которая ни в каких словах не нуждалась, Иакинф стал расспрашивать.

— Да что там говорить про жизнь нашу тихо текущую, — сказала она с усмешкой. — Это тебе надобно рассказывать. Эдакое путешествие! Столько повидал всего. Но отчего ты в рясе? И сам писал, и Соломирский по приезде сказывал, что сан монашеский снимут с тебя еще по дороге, в Нижнем.

— И должны, должны были снять, да вот… — И Иакинф рассказал о своих мытарствах, о все новых проволочках, которые чинит Синод. — Сам голову теряю от догадок. Я ведь в лавре-то еще не был. С Загородного свернул прямо к тебе.

Иакинф спустился вниз, расплатился с ямщиком, велел выгрузить чемоданы и с помощью Степана втащил их в дом. Беды не будет, решил он, ежели доберусь в лавру не сегодня в ямщицкой тройке, а завтра поутру на извозчике. Всю дорогу рвался в Питер — не терпелось узнать, что ждет его тут. А теперь вдруг подумал: ничего не изменится, ежели на несколько часов позжг заглянет он в будущее. Да еще и неизвестно, что уготовили ему эти протоканальи из Синода. Пусть же благословенно будет неведение! Как бы то ни было, этот вечер наш. А там… Что будет там, не в силах предугадать слабое человеческое воображение.

Ему довольно было настоящего. Он заставил себя выбросить из головы всякие мысли о Синоде, о митрополите, о лавре, обо всем, что выходило за круг, очерченный оградой этого дома. Расспрашивал Таню про домашние дела, про Сонюшку — до выпуска из института ей оставалось всего несколько недель, про дачу за клиническими зданиями, которую достроили уже без него. Как знать, может, оставшись здесь, он отдаляет от себя злосчастие. О таком, правда, не хотелось и думать. Сегодня же — сегодня он счастлив. Не так ли бывает, когда возвращаешься в дом родной после долгой разлуки? Будто у него есть дом! Но много ли человеку надо? Рядом с Таней вообразить себя счастливым было нетрудно. Само счастье принимало ее облик. К нему можно было прикоснуться, заглянуть в его сияющие глаза.

II

Назавтра, как только Иакинф объявился в лавре, его препроводили к митрополиту.