Отец Иакинф

Даже его недруги вынуждены будут воздать ему должное. Так, Юлий Клапрот, который всю жизнь широко пользовался трудами знаменитого русского синолога и в то же время со сварливой придирчивостью обрушивался на мельчайшие, чаще всего мнимые его погрешности, вынужден будет признать: "Отец Иакинф один сделал столько, сколько может сделать только целое ученое общество".

У Иакинфа было несколько верных друзей, много восторженных почитателей и не меньше недругов. Нетерпимый к противникам, нежный и заботливый к друзьям, не оставлявший без нелицеприятной критики ни одного сколько-нибудь заметного сочинения, в котором так или иначе затрагивались Китай и страны Восточной Азии, Иакинф и при жизни, и много лет спустя после своей кончины вызывал самые разноречивые отзывы и оценки. Его резкость в полемике, страстная защита своих научных убеждений, любовь к отечественной науке, едкое высмеивание раболепствующих перед западными авторитетами, глубокое уважение к самобытной культуре китайского народа, почти неприкрытый атеизм, пренебрежение к церковной обрядности и несоблюдение монастырского устава вопреки монашеской рясе, которую он будет вынужден влачить до конца своих дней, — все это вызывало к нему любовь, уважение и сочувствие, с одной стороны, хулу и открытые гонения — с другой.

Споры о значении научного наследия Бичурина на умолкают и до сих пор. И все же для большинства современных ориенталистов огромные заслуги его в распространении знаний о Китае и странах Восточной Азии — бесспорны. И поныне ни один серьезный исследователь прошлого Азиатского Востока не может пройти мимо них.

Но не только ученые труды, а и сама личность строптивого монаха будет привлекать и современников, и потомков. И потеряв надежду избавиться от иноческого обета, Иакинф не замкнется в стенах лаврской обители. Всечасно рискуя навлечь на себя строгую епитимью и угодить в какую-нибудь отдаленную монастырскую тюрьму, он будет жить широко и вольно. По-прежнему он будет частым гостем в литературном салоне князя Одоевского. Здесь его встретят Белинский и Герцен, Панаев и Глинка. Переодевшись в цивильное платье, отец Иакинф будет посещать концерты и театры, книжные лавки и мастерские художников.

Только новая поездка Иакинфа в Сибирь и трагическая гибель Пушкина оборвут, их дружеские связи. Но до отъезда Иакинфа не раз еще будет слушать Александр Сергеевич рассказы ученого монаха о Китае, о путешествии по Оренбургским степям, а когда Пушкину понадобятся для его труда о Пугачеве материалы о калмыках, Иакинф с готовностью предоставит в его распоряжение рукопись своей еще не опубликованной книги. Приводя в "Истории Пугачева" пространную выдержку из рукописи Иакинфа, Пушкин напишет: "Самым достоверным и беспристрастным известием о набеге калмыков обязаны мы отцу Иакинфу, коего глубокие познания и добросовестные труды разлили столь яркий свет на сношения наши с Востоком".

Не без влияния встреч с Иакинфом Владимир Федорович Одоевский примется за свой оставшийся, к сожалению, не оконченным фантастический роман "4338-й год", в котором важное место займут прогнозы о взаимоотношениях России с Китаем, а главным героем будет китаец из сорок четвертого столетия.

Иакинфу суждена будет горечь многих утрат.

Скоро оплачет он смерть Пушкина и верного своего друга Шиллинга.

Тяжело переживет он смерть Тани, любовь к которой пронесет через всю жизнь. На его глазах вырастут дети ее дочери Сони, которые будут считать отца Иакинфа родным дедушкой. Одна из ее дочерей оставит нам любопытные воспоминания о последних годах Иакинфа — "Иакинф Бичурин в далеких воспоминаниях его внучки".

Но все это — предмет особой книги, так же как и жизнь его за Великой стеной. Пока же я отдаю на суд читателя этот рассказ о юных и зрелых годах отца Иакинфа.

Рассказывая о его трудах и соблазнах, обретениях и утратах, сомнениях и надеждах, я ничего не выдумывал и ничего не утаивал. Все написанное основывается на внимательном изучении трудов самого Иакинфа, подлинных документов, отысканных в архивах Москвы и Ленинграда, Чебоксар и Казани, на немногих, к сожалению, очень немногих уцелевших его письмах, на скупых и беглых записях в оставшейся после него "памятной книжке", на отрывочных свидетельствах современников, рассеянных в малодоступных изданиях и архивах.

Нужно ли говорить, что мне пришлось кое-что домыслить? Это касается прежде всего внутреннего мира отца Иакинфа, хода его мысли, встреч и бесед с современниками. Их, разумеется, никто не записывал. Да и полтора десятка писем Бичурина, сохранившихся в чужих архивах, носят по преимуществу деловой характер. Не удалось, например, отыскать письма к митрополиту Амвросию, отправленного на пути в тобольскую ссылку. Но в истинности этого письма, приведенного в книге, я убежден, и, надеюсь, читатель разделит со мной эту убежденность. Конечно, есть и другие события в жизни Иакинфа, которые я не могу подтвердить документами, — многое ль из того, что с человеком случается, оседает в архивах или запечатлевается в письмах и дневниках знакомых?