Отец Иакинф

На одной из полок под стеклянными колпаками разместились аппараты изобретенного Шиллингом электромагнитного телеграфа. С живейшим интересом Гумбольдт стал расспрашивать о его устройстве. И опять же Иакинфа удивляла Гумбольдтова осведомленность о таких далеких, казалось, от него областях, как физика и электротехника. Оказывается, Гумбольдт был хорошо знаком с опытами и своего соотечественника Земмеринга, и француза Ампера, и англичанина Рональдса, и датчанина Эрстеда. Он на ходу ловил объяснения Шиллинга, задавал ему всё новые вопросы, которые были непонятны Иакинфу, но зато доставляли истинное удовольствие Шиллингу. Того радовало, что Гумбольдт понимал его с полуслова. А Гумбольдт, со своей стороны, был в восхищении от остроумного изобретения Шиллинга.

— Это же совершенно новый, принципиально новый образ электромагнитного телеграфа! И, как все гениальное, так просто, — говорил Гумбольдт, рассматривая аппарат Шиллинга. — Ничего похожего на громоздкий и практически не применимый гальванический телеграф Рональдса. Поздравляю вас, барон. Надеюсь, уже очень скоро с помощью вашего аппарата можно будет передавать любое сообщение на неопределенное расстояние и о быстротой мысли!

— Вполне разделяю ваши надежды, барон. В основе-то своей мой телеграф готов и недавно испытан под Петербургом, на Красносельском полигоне. Изобрел я и особливый телеграфный код, с помощью которого можно будет вести передачи. Теперь нужно решить теоретически-то ясный, но технически довольно сложный вопрос прокладки телеграфной линии на большие расстояния. Нуждается в усовершенствовании и мой будильник — электромагнитный вызывной прибор. Если я не успею закончить эти работы до отъезда, продолжу их в Сибири. Но как бы то ни было, надеюсь, что через год-другой, но всяком случае через несколько лет, мы сможем переговариваться друг с другом — я из Петербурга, а вы из Берлина или Парижа — с помощью телеграфных депеш.

Они засиделись у Шиллинга до глубокой ночи. Павел Львович и Иакинф пошли проводить Гумбольдта. От дома Шиллинга до Гагаринской рукой подать, и они шли пешком. Пустынное в этот поздний час Марсово поле было засыпано свежевыпавшим снегом, на чистом небе высоко стоял месяц. Кругом ни души, только у полосатой будки дремал будочник. Обогнув его, они вышли на набережную еще не скованной льдом Невы. Река дымилась.

— Спасибо вам, барон, — сказал Гумбольдт растроганно. — Это был один из самых приятных вечеров, проведенных мной в Петербурге. Я себя чувствовал у вас совсем как дома. И какая чудная ночь! А признаюсь, избыток внимания, меня окружающего, отнимает счастье побыть хоть немного наедине с друзьями и с природой.

Проводив Гумбольдта до дома прусского посла, они расстались.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

I

Вопрос о поездке на китайскую границу был наконец решен. Как ни противилось синодальное начальство, отец Иакинф был причислен к экспедиции по высочайшему повелению.

И тут Шиллингу пришла мысль: не позвать ли с собой Пушкина.

— Пушкина? Думаете, он поедет? — усомнился Иакинф.

— А отчего бы ему не поехать? Да он готов бежать из Петербурга куда глаза глядят. Последние два года он почти что и не сидел на месте: мчался из столицы то в Москву, то в свое сельцо Михайловское, то в Тифлис и Арзрум, в действующую на Кавказе армию. А оттуда а всего с месяц как вернулся. Этой страстью к путешествиям он и Евгения-то своего наделил. Думаю, уговаривать его не придется.

— Что ж, может, вы и правы, — сказал Иакинф задумчиво. — Да и для него сие было бы путешествие настоящее.

Павел Львович ничего не любил откладывать и в тот же вечер поговорил с Пушкиным. Предложение было неожиданным. Но Иакинф столько порассказал про Китай всякого, заронил в них обоих такой интерес к этой далекой стране, что Шиллинг не сомневался: поразмыслив как следует, Александр Сергеевич согласится. Во всяком случае, так он говорил отцу Иакинфу, приехав к нему в лавру на другой день.

— Так чего же мы медлим? Одевайтесь и поедем к нему! — заторопил Павла Львовича Иакинф. — Надобно узнать, что же он решил.

— Больно уж вы нетерпеливы, батюшка. Еще не время, — сказал Шиллинг, доставая из жилетного кармана часы. — Только первый час. Поднимается-то он рано. Но целое утро, часов до двух, а то и до трех, в трудах. Так что не надобно ему мешать. Труд для него — дело святое. А охотников помешать — тьма.

В третьем часу они отправились в Демутов трактир, где обычно по возвращении в столицу обитал Пушкин. Когда поднялись к нему в нумер, Александр Сергеевич порывисто поднялся навстречу.

— Решено! Еду с вами!

Едва гости уселись, — Шиллинг на диван, а Иакинф в кресло у окна, — Пушкин подошел к столу, взял исчерканный листок бумаги.

— Послушайте, что я только что набросал:

Поедем, я готов: куда бы вы, друзья,

Куда б ни вздумали, готов за вами я

Повсюду следовать, надменной убегая:

К подножию ль стены спокойного Китая,

В кипящий ли Париж, туда ли наконец,

Где Тасса не поет уже ночной гребец,

Где древних городов под пеплом дремлют мощи,

Где кипарисные благоухают рощи,

Повсюду я готов. Поедем… но, друзья,