Отец Иакинф

Его охватило нетерпение. Хотелось немедля отправить письмо и самому броситься в сани.

IV

Весь остальной путь до Тобольска он ехал почти не останавливаясь. Станции мелькали перед ним, будто полосатые версты. Он забегал к смотрителям только обогреться, дожидаясь, пока в возок впрягут новых лошадей.

Весна словно отступила. Тут в полную силу владычествовали еще зима и колючие морозные вьюги. Он не узнал Барабы, одетой в белую ризу, когда в морозную лунную ночь катил во весь дух по гладкой ее равнине. Всю беспредельную Барабинскую степь, а ему казалось — и всю Сибирь, покрыло одной белой холстиной. Ясная ночь с высокой луной простерлась на тысячи верст. Впервые так зримо ощутил он безмерность русских пространств. Купы одетых в иней берез и осин мелькали мимо, и снег, весь в лунных бликах и резких черных тенях деревьев, убегал по сторонам, растворяясь в серебристой мгле. Лошади были резвые, ямщик лихой, и Иакинф мчался по гладко укатаньой дороге подобно вихрю, будто впереди его ждала не ссылка, а избавление.

В Тобольск приехали поздно вечером. Истомленные лошади с трудом поднялись по крутому взвозу на высокую гору, на вершине которой стоял архиерейский дом.

Архиерея дома не оказалось, и Иакинф поехал прямо в монастырь. Находился он в подгорной части города, и им пришлось спускаться по тому же крутому обледенелому взвозу. Ямщик ворчал.

Монастырь был обнесен высокими каменными стенами с башнями по углам и больше походил на острог. Путники остановились у больших, обитых железом ворот. Иакинф соскочил с саней и дернул висевшее у калитки тяжелое кольцо. Послышался звон колокольца, залаяли собаки, и чей-то недовольный голос спросил изнутри:

— Кого господь принес?

— Архимандрит из Иркутска, — отозвался Иакинф. — Отворите.

Но им пришлось немало еще прождать перед запертыми воротами, слушая хриплый лай остервенелых псов, пока привратник ходил докладывать казначею. Наконец послышалось звяканье ключей, со скрипом отворились тяжелые ворота, и возок вкатился в монастырскую ограду.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

Иакинфа поместили в одних кельях с настоятелем монастыря и ректором семинарии отцом Михаилом. Местный владыка, видимо, решил, что так легче будет смотреть за опальным архимандритом.

Отец Михаил, огромный чернобородый монах, был великий тянислов — с таким не разговоришься. Впрочем, это было даже к лучшему. Иакинф совсем не расположен был к откровенным разговорам, и больше всего его пугали сочувственные расспросы и выражения сострадания.

Сходство монастыря с крепостью или острогом, которое Иакинф подметил накануне, не исчезло и утром. Монастырь был старый, нет, это не то слово: наидревнейший из всех сибирских монастырей. Он был основая в 1596 году, значит, спустя всего пятнадцать лет после покорения Сибири. Если бы не две церкви с высокими колокольнями, обитель и вовсе не отличалась бы от острога: такая же высокая глухая стена со сторожевыми башнями по углам, те же тяжелые, одетые в броню ворота, длинные, угрюмо-однообразные кельи с саженной толщины стенами и крохотными оконцами, забранными железными решетками.

Архиепископ Антоний уехал по епархии, и до его возвращения Иакинф был предоставлен самому себе. Он бродил по занесенному снегом городу. В Иркутске, наверно, весна уже в разгаре, зацвела пушистая ветреница и сбросила зимний покров Ангара, а тут еще намертво закован ледяной броней Иртыш, и пронзительный северный ветер бросает в лицо колючую снежную крупку.

Иркутск стоит на ровном берегу Ангары, а Тобольск карабкается в гору. Правда, большая часть города расположена внизу, на берегу Иртыша. Тут и лавки, и гостиный двор, и почти все обывательские дома, но наиболее важные строения Тобольска — на взгорье. На вершине крутой укрепленной горы и каменный наместнический дом, и кафедральный собор с усыпальницей тобольских первосвятителей, и архиерейский дом, и огромный арсенал, где как святыня хранятся доспехи Ермака и его пробитое стрелами знамя. У входа в арсенал — старинные пушки, мортиры, единороги, сложены пирамидами бомбы и ядра, а между ними выстроились, как для караула, чугунные солдаты в павловских еще мундирах.

Осмотрел Иакинф и кафедральный собор на горе. Дьячок, показывавший храм, — разбитной и, как показалось Иакинфу, чуть подвыпивший — вдруг потащил его на высокую колокольню и подвел к большому старинному колоколу. Медь его почернела от времени.

— Ведома ль вам, ваше высокопреподобие, его гистория? — спросил дьячок. — Нет? Тогда слушайте. Из Углича он. Вот что про него наш протоиерей сказывал. Будто в одна тысяча пятьсот девяносто первом году, мая пятнадцатого числа, в час после сна обеденного, соборный сторож в Угличе Максим Кузнец и поп, отец Федот, углядели убивство благоверного царевича Дмитрия. И всполошились, и стали в колокол сей зычно звонить. И будто на горько несчастный глас тот великое множество народу сошлося и убивц тех камнем побили.

— Да как же он сюда-то попал?