Отец Кристины-Альберты

Так этот зов, эта его миссия — всего лишь самообман и заблуждение? И он был обманут в Танбридж-Уэллсе, когда впервые услышал зов восстать и пробудиться? И воспоминания о Шумере — всего лишь сны? И он действительно всего лишь Альберт-Эдвард Примби — сошедший с ума? В безумной, бессмысленной вселенной пошлой обыденности? Если так, то он поистине глупейший из всех живущих людей. Отказался от безопасности и уюта, солидных, пусть и ничтожных, бежал от своей милой Кристины-Альберты, повинуясь Силе, которая была не более чем плодом его собственного воображения, и погнался за призрачной целью. Дни и дни он изгонял Кристину-Альберту из своих мыслей; она была скептиком, союзницей Анти-Силы. И вот она вернулась — слишком решительная и опрометчивая, но просто девушка. И он бросил ее самой о себе заботиться, лишил своих выговоров и предостережений. Что с ней сейчас? Какие опасности и беды уже могли ее постигнуть? Прежде ему не приходило в голову, что его исчезновение может огорчить ее и ввергнуть в опасности. Теперь он ясно видел, что так и произошло.

Явился враг и завел с ним откровенный спор. «Ты был дураком, Альберт-Эдвард Примби, — сказал враг. — Ты поставил себя в очень опасное и тяжелое положение, ты бросил положенную тебе жизнь ради ужаса полной пустоты. Вернись. Вернись, пока еще есть шанс вернуться».

Но может он вернуться?

Да. Сделать это можно. И так просто! Скажет прямо, что вспомнил свое настоящее имя. Попросит, чтобы ему дали поговорить с врачом, с директором, короче, с тем, кто тут начальствует над Джорданом и Хиггсом и их коллегами; назовет свое имя, сообщит адрес студии, и адрес своих банкиров, и адрес прачечной, и так далее; будет говорить очень просто и спокойно, признает, что вел себя странно — но припадок уже прошел. И он вернется из этих мрачных теней назад в мир. И сердце Кристины-Альберты возрадуется…

Он подумал о ней — энергичной, доброй, чуть-чуть антагонистичной. Если бы только он мог увидеть ее сейчас! Увидеть, как она идет по длинной палате к нему, спасти, освободить…

И тогда он будет просто Примби до конца своих дней, окруженным удобствами Примби, Примби на обочине, зрителем, никчемным безгласным человечком на заднем плане шумной студии. Но многому придет конец. Он уже никогда не посетит ни единого музея, не будет в сумраке букинистической лавки листать пропыленные забытые книги об исчезнувших городах и загадочных символах. Не будет больше размышлять о чудесах и тайнах Атлантиды, о пропорциях пирамид и обо всех величественных загадках прошлого и будущего. В его жизни не останется никакого чуда, ибо он попытался приобщиться к чуду и обнаружил, что это лишь самообман. Все это — лишь старые побасенки и фантазии о том, чего никогда не будет. Прошлое и будущее умрут для него. Дни станут скучными и пустыми — такими, как раньше. Мыльный пузырь его жизни лопнет.

А на другом пути ждут боль, унижение, грубое обращение, отвратительная еда. Всякие гнусности, испытания, которые могут его сломить, но впереди по-прежнему будет манить Сила.

Он подумал о том, что принадлежало Саргону: о Силе, о больших городах, подобных единой великой вечности, обо Всем Мире, о мистическом обещании звезд, обо всем, от чего он должен был отречься сейчас и стать Примби, простым благоразумным Примби — и так до конца его дней, если он решит уйти из этого места.

Он сидел так бесконечно долго, как ему казалось, неподвижно, в глубоких размышлениях, хотя уже знал свой ответ. И наконец он заговорил.

— Нет, — сказал он хриплым голосом, который перешел почти в крик. — Я Саргон, Саргон, слуга Бога. И Весь Мир принадлежит мне!

6

Далеко за полночь Саргон все еще сидел в этом жестком липком свете среди шума и беспорядка. Он давно потерял счет времени, а часы у него отобрали. Глухой ночью он молился, а порой немножко плакал.

Он молился. Иногда у него слагались фразы, и он шептал их про себя, а иногда фразы так и не облекались в слова и скользили через его сознание подобно змеям, которых видишь сквозь толщу темной воды. «Велик труд, который ты возложил на меня. Теперь я вижу, о Владыка, что недостоин свершить и самое малое из того, что поручено мне. Я не достоин. Я маленький человек, и я глупый человек, и все, что я пока сделал, было глупостями. Но ты призвал меня, зная о моей глупости. Прости же мне мою глупость и укрепи мою веру». Он сидел молча и неподвижно, а по его щекам катились слезы.

— Любая кара и любые испытания, — прошептал он наконец, — лишь бы ты не покинул меня, не исчез из моего мира.

Он молился, чтобы Сила все-таки сделала его слугой мира, и добавил, растерянно запинаясь, «как было в древние дни».

А были когда-нибудь эти древние дни? Шумер теперь отодвинулся от него очень далеко. Белые города, и голубая река, и речные ладьи растворились, и поклоняющиеся толпы остались в его сознании лишь слабым мазком, словно исчезающее из памяти сновидение. Некоторое время он ничего не говорил, а затем произнес очень громким шепотом:

— Помоги моему неверию.