Отец-Лес

– Можно бы сказать, что да, но ещё точнее будет сказать, Александр Сергеевич, что через меня, посредством моего голоса к вам будет обращаться давно отсутствующий в вашем мире человек… Простите, но иначе он не может.

– Когда-то в ранней молодости я занимался всякой оккультятиной, не чуждался и мистики в самом зверовидном её выражении, крутил столы, -признался Александр Сергеевич, усмехаясь. – Но всё это давно прошло, и теперь я ничему подобному не поверю. Так что говорите лучше без всяких фокусов, что вам от меня надо.

– Александр Сергеевич, отсутствующий человек – одна, в общем-то, неплохая женщина, просит передать вам, что очень, очень любила вас, когда была жива.

Врач при этих словах уже без всяких деликатностей, со всей решительностью направил луч прямо в лицо собеседнику – и вместо монашеского и впрямь увидел женское лицо.

– Грачинская? Вы что тут делаете? – вскричал он в замешательстве. -Что за фокусы, Грачинская?

– Александр Сергеевич, – отвечала та, подслеповато моргая под направленным в глаза ярким светом, – выслушайте же меня спокойно. Ведь то, что я вам скажу, так печально, что только одно это даёт мне право быть выслушанною вами.

Сказано было столь спокойно и убедительно, что Александр Сергеевич даже слегка смутился.

– Продолжайте… Я ведь слушаю, – не совсем твёрдо произнёс он.

Луч фонаря при этом он снова отвёл в сторону.

Была пауза.

Вздохнув, Грачинская продолжала в темноте:

– Вся грусть, вся непоправимость в том, Александр Сергеевич, что та, которая теперь мертва, при своей жизни никогда не встречалась с вами, даже не знала о вас.

– Что вы говорите! – не выдержав, он вновь позволил себе тон иронии. – Это почему же?

– Потому что она жила совсем в другом времени, – был ответ, – чем живёте вы.

– Но как же она… позвольте вас спросить, как же она, эта ваша протеже, могла бы тогда меня… любить? – с большим трудом выговорил он это слово.

– Она и сама всю прожитую жизнь не знала об этом, – ответили ему. -Её только очень мучила эта жизнь. Там было много нехорошего для неё. И надо было только умереть ей, чтобы понять, как же она вас любила! Жизнь её не состоялась-таки, потому что она никогда не узнала, что любила вас.

– Ну вот что, Грачинская… Что вы хотите этим сказать? – желая прекратить нелепый разговор с больною, потвёрже заговорил Александр Сергеевич. – Чтобы я тоже скорее умер? И та, которую вы представляете сейчас, могла бы со мною наконец встретиться?

– Нет, Александр Сергеевич, – прозвучал скорбный женский голос. -Она желает, чтобы вы долго и счастливо жили на свете.

– Спасибо.

– Она просит вас принять, если это можно… Умоляет вас, если это не будет вам противно… через то, что ещё осталось во мне от женщины… после всего, что было…

Грачинская смолкла, и врач вновь направил луч света на неё – и увидел, что она, распахнув полы серого халата, судорожными и неистовыми движениями рук пытается оттянуть вниз круглый вырез больничной рубахи и высвободить грудь.

– Грачинская! – прикрикнул Александр Сергеевич.

Она заплакала и, чувствуя, что не успеет, не сумеет, – нагнулась, схватила подол рубахи и рывком подняла её обеими руками к самому горлу. И в таком виде, выставив на оторопевшего врача своё избитое нагое тело, слепо двинулась к нему.

– Прекратите, Грачинская, – взяв себя в руки, спокойным профессиональным голосом молвил Александр Сергеевич; фонарь он погасил. -Даже в силу того, что я врач, а вы моя больная, ничего меж нами произойти не могло бы. Но знайте также, – мерно звучали его слова в темноте, – я христианин, Грачинская, и всякие прелюбодейские варианты для меня исключены. Однако я люблю вас – той любовью, какой учит нас любить Отец наш, и я тоже хочу научить вас любить такой любовью.

Когда он кончил говорить, наступила подозрительно долгая тишина, и Александр Сергеевич вновь включил фонарь. Он увидел, как, отгораживаясь от света рукою, молодой монашек с реденькой бородкою на слабой челюсти вздрагивал ресницами, зажмурился и отступил в стену, совершенно скрывшись в ней. Врач подошёл к стене вплотную и стал осматривать камни, освещая их фонарём, ничего особенного не заметил, и отправился дальше; но там раньше был ход (впоследствии замурованный), оттуда и выскочил, с другой стороны, монах и, озираясь, крестясь на бегу, быстро удалился. Он торопливо поспешил вперёд по длинному переходу, где только что испытал дьявольское искушение: ему привиделась препохабная баба, задравшая подол рубахи выше грудей и в таком виде стоявшая на его пути. Только зажмурившись и трижды перекрестившись, смог он благополучно преодолеть проклятое место соблазна.