Отец мой шахтер (сборник)

Залотуха не спрашивает, откуда эта враждующая с народом власть взялась. Хотя прекрасно знает («Свечку» читайте!), что не с Марса она свалилась, а из этого же народа вышла. Вышла, чтобы никогда не вернуться. В том же рассказе говорится:

«Отец был советским человеком, а советский человек по определению идеологичен. Если попытаться выразить идеологию отца одним словом, то слово это – примирение. Он примирил народ с властью, осознавая себя как часть народа и не имея ни малейшего отношения к власти. После Сталина верить в нашу власть было невозможно, он и не верил, но надеялся… На Хрущева, Брежнева, Горбачева, Ельцина, особенно на Ельцина, хотя именно при нем приличная шахтерская пенсия превратилась в копеечную… Надежда – не вера, много сил не требует, но они всё же нужны…»

Если кому-то здесь слышится укор (за «идеологичность», в этом контексте – поиск смысла происходящего, или за терпеливое приятие действительности), то ничем помочь не могу. Коли удобнее мыслить (и защищаться) таким манером, спорить проку нет. Уже при самом начале нашей свободы зазвучали темпераментные речи об извечности русского рабства. Слышны они по сей день – со все более формально весомой аргументацией. Залотуха пишет о другом – о необходимости надежды, без которой жизнь человека теряет смысл, а сам он – достоинство. О сопряжении в этом чувстве слабости (да, да!) и силы. Об ужасе его иссякновения, что настигает не одних только стариков. Увы, добрые надежды сбываются редко, питаться ими одними нельзя, но и отказаться от них – невозможно. Когда умирает надежда, приходит та полная тьма, выдержать которую не по силам даже «последним коммунистам».

А коли так, коли выбирать нам дано меж самообманом и цинизмом, то стоит ли жить? Что ж, на этот вопрос (как и на незримый придорожный слоган) безвременно ушедший писатель ответил однозначно:

«А я прошу: живите – сколько можете, сколько получится, живите всегда – дядя Саша Павлов с женой тетей Наташей, две тети Маши – Кузьмина и Сычева, и тетя Рая Картавенко…

В моем детстве в тех местах почти не было церквей и народ не был религиозен, имя Бога не упоминая даже всуе, но, я свидетельствую, он жил по божеским законам: не убивал, не крал, не желал жены ближнего своего…»

Многие ли из нас (кроме тех белофрачных праведников, что страшатся лишь «изнасилования покаянием») вправе так сказать о себе? Ох, лучше промолчать. И все-таки почему-то кажется, что прощальная просьба Валерия Залотухи обращена не только к старикам из шахтерского поселка, но и к его оставшимся на земле сверстникам, к их детям и внукам. Для них (то есть для нас) он долгие годы писал свою глубоко поэтичную прозу. Нашего отклика ждал. Хочется верить, что в конечном итоге не напрасно.

Фото