Отец ребенка

Долгожданная беременность обернулась для Оксаны немалым испытанием. Она не могла себя заставить встать сразу. Ритм ее биологических часов никоим образом не хотел совпадать с настенными ходиками. Придавив трещащий будильник ладошкой, она подолгу настраивалась на подъем, раздирала в мучительной зевоте рот, кулачками терла глаза, прогоняя остатки сна, затем, нашарив ногами тапочки, медленно шлепала в ванную. Оксана не злоупотребляла косметикой, но, чтобы прилично выглядеть, отводила на макияж по двадцать минут. Шеф все чаще неодобрительно косился на ее округлившуюся талию, он не любил беременных сотрудниц, и Оксана со дня на день ждала предложения написать заявление об уходе по собственному желанию. Ее начальник был стандартный новый русский. Самый заурядный образец. Время его немного пообтесало. Он давно сменил малиновый пиджак на строгий классический костюм, купленный в дорогом бутике, поменял кроссовки на дорогие итальянские туфли. Понял, что мужчину делают не золотые цепи и браслеты общим весом под килограмм, а аксессуары от известных кутюрье и неброские часы производства Швейцарии стоимостью тысяч двадцать в конвертируемой валюте. Но в остальном остался тем же самым крутым парнем, что держит пальцы веером и разъезжает на шестисотом «мерседесе». Его должны были окружать только телки на уровне, одетые непременно в стильные шмотки. Оксана с выпирающим животиком смотрелась в его понимании негламурно.

Зато Валера был вне себя от гордости и радости. В его энтузиазме было нечто заразительное, и Оксана, каждый день насильно заталкивая в себя заботливо приготовленный мужем завтрак, старалась забыть и о легком утреннем головокружении, и о тошноте, ставшей ее постоянной спутницей, и о предстоящем статусе безработной.

Это утро началось как обычно: ни шатко ни валко. Оксана провалялась в постели, настраивая себя на подъем почти час, потом спешно навела красоту, проглотила завтрак, не чувствуя вкуса из-за привычной дурноты, и отправилась на работу. Если сказать, что она чувствовала, будто этот день принесет ей крупные неприятности, значит, погрешить перед истиной. Хотя с утра все складывалось никудышно. В автобусе было не протолкнуться, ей даже не удалось нормально зацепиться за поручень, не то чтобы сесть, но на каждой новой остановке народ прибывал. Она уже оставила попытки держаться за что-нибудь и качалась, стиснутая толпой в ход общему движению. Люди толкались, пихались локтями, выбираясь из толпы на нужных остановках, налетали друг на друга, оттаптывали ноги, ругались. Оксана старалась создать возле себя небольшое свободное пространство и прикрывала живот сумочкой, слегка оттопырив руки, опасаясь случайных ударов.

— Девушка, сколько можно? Смотри, куда прешь, уже и так почти на голове сидишь! — раздался рядом с ней возмущенный визгливый голос. Оксана повернула голову к пышущей злобой женщине необъятных форм с немыслимо закрученной рыжей халой на голове и виновато улыбнулась.

— Простите. — Она извинилась со всей любезностью в голосе, на которую только была способна, и сделала попытку отодвинуться от дебелой тетки, к которой ее притиснула толпа, вновь хлынувшая в автобус на остановке. Но в этот момент водитель дернул автобус, резко нажав на тормоза, и толпа, качнувшись, повалила Оксану назад. Тетка возмущенно завопила:

— Вот молодежь пошла наглая! Никакого уважения к старшим! Хулиганка! Я же просила, не напирай, а она нарочно лезет и лезет!

Оксану от возмущения даже передернуло.

— Если бы не давка, я бы близко к вам не подошла.

Тетка смерила ее высокомерным взглядом:

— Шалава подзаборная! Молчи в тряпочку.

Оксана изо всех сил старалась сохранить спокойствие, но предательская слезинка уже выскользнула и горошинкой спустилась по щеке, оставив блестящую дорожку. С беременностью перепады настроения стали резкими, Оксана порой просто не успевала совладать с эмоциями. Стоящая рядом с ней женщина не выдержала и заступилась за Оксану:

— Как вам не стыдно! Разве вы не видите, что она в положении. Вместо того чтобы место уступить, оскорбляете беспричинно.

Тетка, подвинув как можно ближе к себе необъятные полосатые баулы, еще плотнее уселась на свое место и парировала:

— Ишь чего, место уступить! Я, может, тоже инвалид.

Это было сказано с таким самодовольным видом, что Оксане сразу стало смешно. Она наклонилась к сидевшей тетке и жалостливо прошептала:

— Это сразу видно. Наверное, головой в детстве ударились. — И тут же стала протискиваться сквозь толпу, не обращая внимания на гневные выкрики. На следующей остановке ей надо было выходить. Вслед доносилось:

— Да ты на себя посмотри! Нахалка! Бесстыдница! Хамка!