Отец с обложки

Леон делает шаг вперед, его взгляд выражает абсолютную злость. Он нависает надо мной словно ястреб, ноздри его раздуваются с каждым выдохом.

- Уволена, - одно слово, тихое и угрожающее, но звучит словно приговор.

Я сглатываю вставший поперек горла ком. Во все глаза пялюсь на него и не могу понять он шутит или серьезно. Да что вообще случилось?

- Прости, что? - смотрю на него с недоумением.

- Ты уволена, Ксения! Что не ясного? Я, кажется, предупреждал тебя на этот счет, – кричит мне в лицо, да так громко что я вздрагиваю.

От такого отношения к себе со стороны Леона, да еще и на глазах посторонних людей, мне хочется расплакаться. Что я сделала не так? Почему у него такая реакция?

- Но почему?.. – смотрю на его разъяренное лицо, дыхание обрывается, руки дрожат. Чувствую опасность, исходящую от него. Он меня пугает. Такого Леона я еще не видела. Хотя нет, вру, видела. Когда он уволил весь рекламный отдел одним махом.

- Потому что только что мне позвонила какая-то пожилая женщина, которая нашла конфиденциальный договор с «Оникс» на помойке! – рявкает он.

- Что? Это шутка? Уверена, это какая-то ошибка.

Леон не отвечает. В последний раз окидывает меня гневным взглядом, резко разворачивается, заходит в свой кабинет и с грохотом закрывает дверь. Я так и остаюсь посреди приемной, не в силах пошевелиться. Перед глазами все поплыло. То ли от слез, то ли от нахлынувших эмоций. В висках запульстировало.

- Не волнуйся, Ксюш, у Леона Анатольевича частые перепады настроения. Все уже привыкли, ты просто мало времени у нас еще работаешь. Через час остынет, - вздыхает Нина, смотря на меня с сочувствием.

- Да, конечно, остынет, - хмыкаю я, едва сдерживая слезы в глазах. – Пойду я.

Я выхожу из приемной и быстрым шагом добираюсь до лифтов. Никого и ничего перед собой не замечаю. Меня трясет от негодования, обиды и несправедливости. Леон вел себя так, словно я лично выбросила эти чертовы документы, а не отправила их курьеров. Может, это вообще не правда и никто ничего не находил, но виноватой конечно же меня сделали.

К счастью, в лифте кроме меня никого нет и я могу немного дать волю эмоциям. Смотрю на свое отражение и пытаюсь вытереть слезы и поправить макияж.

Ненавижу Вересова! Ненавижу! И о ребенке не скажу ему! Бесчувственный чурбан!

Делаю несколько глубоких вдохов, створки открываются и я оказываюсь на пустой парковке. Стук каблуков разрезает тишину, здесь уже можно не сдерживать себя, разрыдаться от души. Нахожу свою машину, забираюсь в салон и реву от обиды. Потом говорю себе, что мне нельзя нервничать, что Леон не стоит моих слез, привожу себя в порядок и завожу двигатель.

Автомобиль Леона на стоянке позади меня, так и подмывает сделать что-то с его дорогущей машиной, но держу себя в руках. Резко сдаю назад, со скрипом торможу, потом выезжаю из подземной парковки и мчу в сторону своего дома.

Я добираюсь до дома и сразу же звоню Ирке.

- Ты можешь ко мне приехать? Не занята? — спрашиваю, бросая ключи на полку и снимая туфли.

- Что с твоим голосом? Все хорошо? — подруга сразу же улавливает мое отвратительное настроение.

- Не по телефону, приезжай, пожалуйста, не хочу сама в квартире находиться.

- С ребенком… с ребенком все хорошо? – осторожно спрашивает она.

- Типун тебе на язык! Все с малышом хорошо, Ира, — с жаром отвечаю я.

В трубке слышится облегченный вздох.

- Еду, Ксю. Захватить чего-то по дороге? Рыбки там, огурчиков?

- Тортика хочу. Шоколадного. И наполеона.

- Хорошо. Я быстро. Жди.

Пока подруга добирается до меня, я не выпускаю из рук телефон. Все надеюсь, что Леон поймет как вел себя со мной, позвонит и извинится. Но телефон молчит, а я с этого дня уволена.

Когда Ирка заходит в квартиру с двумя коробками торта, я полностью расклеилась. Хоть и обещала себе больше не плакать из-за Вересова.

- Господи, Ксюш, на тебе лица нет. Идем, сейчас чайку тебе заварю, ты мне все расскажешь, успокоишься, - на лице Иры появляется волнение.

- Нормально все, просто беременность сделала из меня излишне эмоционального человека, - заверяю ее, сама же достаю из пачки неизвестно какой по счету одноразовый носовичок.

А потом следует рассказ о моем сегодняшнем увольнении. В красках, со всеми подробностями, не скупясь на эпитеты для моего начальника.

- Он ненормальный, - констатирует Ира.

- Тиран и деспот. Самовлюбленный болван, который дальше своего носа не видит, - подтверждаю я.

Подруга смотрит на меня с сочувствием.

- А хуже всего, что он мне по-настоящему начал нравится. Он казался заботливым таким. Мне вчера плохо стало, так он меня до дома довез и еще в квартире со мной побыл, чтобы удостовериться, что я не грохнусь в обморок. А сегодня его словно подменили.

- Или просто вскрылась его настоящая натура. Хочешь я статью обличительную про него напишу? Будешь моим тайным инсайдером, расскажешь какой Леон Вересов на самом деле, — ее глаза загораются, уверена, она уже и заголовок и первые строки придумала, но я ее останавливаю.