Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

У Питоновой Марьи Петровны
За ночь выросла третья нога.
Она мужу сказала влюбленно:
«Я тебе теперь так дорога».
Но Ванюша был парень убогий,
У него вовсе не было ног.
«Поцелуй мою третию ногу,
И тебе испеку я пирог».

И далее в том же духе. Пела она проникновенно, с душевной болью. Когда она кончила, Анцетонов изумленно уставился на нее. Горичева доверчиво улыбнулась ему в ответ:

— Обратите внимание, Любомир, на такие слова в этой песне, слова о муже героини:

Но Ванюша был парень убогий,
У него вовсе не было ног.

— Вот как так получилось, — продолжала Татьяна Михайловна. — У одной — три ноги, у другого — ни одной. Разве это справедливо? Но так и бывает в жизни[480].

— Да. — Анцетонов согласно улыбнулся. — К сожалению, именно так и бывает на каждом шагу.

С этими словами он застучал башмачками по ступенькам узенькой лестницы, покатившись в полумраке вниз, на улицу, названную в честь Жана Этьена Вашье Шампионне, французского революционера и наполеоновского полководца, почти бесславно умершего от тифа на Лазурном Берегу.

Анцетонов переступил было через порог подъезда, но вдруг замер на полушаге. Ему показалось, будто ему что-то померещилось, но он не смог сразу понять, что именно.

В подъезде кроваво светила и мигала красно-желтая лампочка. Стеклянное нутро ее постукивало неисправностью, но Анцетонова остановила не она. Поморщив лоб, он огляделся. Взгляд его остановился на стене, покрытой лохмотьями сухой зеленой краски, от света лампочки казавшейся болотистой, как бутылочное стекло.

Стена была обклеена стикерами с символикой националистических партий и движений. Здесь же темнели написанные фломастером объявления о гомосексуальных встречах. Висел почтовый ящик, из которого торчали сожженные газеты.

— Цок!

Анцетонов подпрыгнул от испуга.

— Цок! — повторилось неизвестного происхождения цоканье.

Он приложил ухо к потрескавшейся стене, но услышал лишь гудение каких-то труб и, возможно, мышиный шорох. Дом был старый, так что звуки эти могло издавать что угодно.

Или кто угодно?

— Цок-цок-цок! — возобновилось цоканье, неостановимо нарастая и столь же очевидно приближаясь.

И Анцетонов растворился в ночи, как молоко в стакане чая.