Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

При внимательном чтении процитированного выше фрагмента становится ясно, что метафизический ужас в данном случае выстраивается не столько на описании психологических перверсий героев, сколько на звуках, которые издают они и пространство вокруг них. Егор робко стучит в дверь, глухим этим звукам вторит тихий голос Шептуна, время от времени переходящего на шепот, чтобы затем издать «шепотливый» визг; звуковое полотно, сотканное из шепота, перестуков и тишины, разрывает звонок в дверь. Он обещает развить симфонию мертвецкой тишины спасительным хохотом. Однако этого не происходит: самый обыкновенный московский дом навеки погрузился в шепот, лишь обостряющий восприятие тишины, восприятие чего-то пострашнее, чем физическая смерть.

Именно в таких вещах сквозь кое-как нацепленную Мамлеевым маску заурядного беллетриста начинают проступать его подлинные черты, от которых читателя нет-нет да и охватит ужас перед бездной, в которую ему пришлось заглянуть – пусть и через узкую щелочку едва приоткрытой двери.

Любопытно, что именно «Блуждающее время», вопреки его полной антикинематографичности, перегруженности плутовскими сюжетными ходами и зубодробительными эзотерическими диалогами про веданту и НЛО, стало единственным на данный момент произведением Мамлеева, которое было перенесено на экран в качестве полнометражного фильма. В 2012 году роман экранизировал Олег Хайбуллин, поставивший «фильм-перформанс» под названием «Мечта олигарха». Его художественные качества, к сожалению, весьма скромны даже по меркам российского параллельного кино, однако этот фильм все же примечателен по меньшей мере двумя вещами.

Во-первых, в середине «Мечты олигарха» неожиданно появляется сам Юрий Витальевич, исполнивший камео «пророка». Он, сидя на стуле посреди чистого поля, читает метафизическую лекцию о времени, попутно заглядывая в апокалиптическое будущее, пока монтажер довольно забавно демонстрирует свои навыки работы с хромакеем.

Вторая захватившая меня деталь связана с появлением художника Германа Виноградова (1957–2022). В фильме Хайбуллина он играет роль человека с топором – своего рода собирательный образ, сшитый из разных мамлеевских монстров. Очевидно импровизируя, Виноградов пугает зрителя демоническими проповедями, хохотом и воплями на фоне Москва-Сити. Фигура его примечательна тем, что, несмотря на явную потустороннюю природу этого лысого бородатого субъекта, на безымянном пальце правой руки у него блестит обручальное кольцо. Наверняка это случайная мелочь, но все же она заставляет задуматься о том, что даже самая злобная демоническая нечисть порой посещает казенные учреждения вроде ЗАГСа.

* * *

В следующей прохладной старообрядческой квартире опустошать мой рассудок взялись сразу двое мамлеевских полуучеников: Юрий Бондарчук и Дмитрий Канаев. Бондарчук производит впечатление более суровое: длинная седая борода, тяжеловатые недоверчивые глаза, словно направленные вовнутрь; Канаев как будто его полная противоположность: открытое подстриженное лицо, все тот же мягкий голос, удививший меня по телефону, взгляд с любопытцей.

У моих ног вьется успокоительный кот с большой головой, Канаев наливает кальвадос, разбавленный вермутом, глухо стучат напольные часы – впрочем, в существовании последних я не уверен. Уставившись в большой шкаф, забитый старинным серебром, я молча наблюдаю, как двое староверов завершают аскетичную, если не считать кальвадоса, воскресную трапезу, отказавшись присоединиться к ним – не из суеверного трепета, а сам не знаю почему. Обменявшись дежурными мнениями о том, какой рассказ у Мамлеева самый страшный, решили перейти к окончательному прояснению мистико-религиозных воззрений Юрия Витальевича.

– Христианство Мамлеев знал условно, – подтверждает Канаев слова своего предшественника Грушицына. – Ему были интересны лишь некоторые мистические аспекты в христианстве.

Бондарчук уточняет глухим медленным голосом:

– Среди христианских авторов он, как правило, упоминал трех: Оригена, Майстера Экхарта и Григория Паламу. Из Паламы он постоянно упоминал «Триады в защиту священно-безмолвствующих», но, судя по всему, знаком с ними был очень смутно. Из оригеновского он в основном цитировал «О началах», из Экхарта тоже знал какие-то отдельные фразы: «Бог любит себя бесконечной любовью» – это была его любимая цитата. О христианстве он имел представления довольно условные, да и не шибко этим интересовался. Но когда Дима ему сказал, что то, что он понимает под христианством, им, мягко говоря, не является, он даже обиделся.