Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

В отличие от миллионов своих соотечественников, Матвей Петрович был уверен в завтрашнем дне, который он видел так ясно, будто и впрямь обладал даром провидения. На работе ставка его была невысокая, можно даже сказать – символическая, но после эфира он «работал из дома», как он это называл. То есть занимался частной практикой.

Стоял солнечный весенний день.

Пробки от бутылок неслись по ручейкам, пробившим гололедицу. Здесь и там приятно темнели проталины в покрытых настом сугробиках.

Находясь в совершенно приподнятом настроении, Полупанов, пересчитывая на бегу очередные купюры, мчался домой – «поработать».

– Дядя Мотя! Дядя Мотя! – послышался детский крик, но Матвею Петровичу было не до него.

Он приложил плоский ключ к металлическому кругляшку на домофоне и вбежал в темный подъезд – скорее! скорее! к новому заработку!

Так думалось Полупанову, когда он шагал рысцой по плитам лестницы, ведущей к лифту.

Матвей Петрович не всегда был таким. Ребенком он любил засмотреться на что-нибудь и смотреть в это что-нибудь так долго, что его созерцание могло длиться целую вечность, а потом еще одну такую же вечность – пока не придут взрослые и не станут вливать в него суп. Это могло быть что угодно: бескрайняя степь, кора березы, майский жук, след от таракана, раздавленного тапком отца (Полупанов брезгливо одергивался всякий раз, когда вспоминал, что у него были родители, а родился он не из банки, в которой был смешан в нужных пропорциях животный белок). Вглядываясь в окружающую среду, даже в самых незначительных ее проявлениях он заглядывал куда-то за границы бездны, где обнаруживал самыми сокровенными чувствами своими: да, там хоть что-то да есть.

Теперь же на мир вокруг себя Полупанов смотрел глазами Воланда, но Воланда пластмассового, как «хрустальный» шар, округлость и прозрачность которого со временем передались полупановским глазам.

Тупо глядя круглыми глазами, Матвей Петрович нажал на кнопку вызова лифта. По правде сказать, эту разновидность вертикального транспорта он не переносил всем своим духом. Закрытые со всех сторон, малоподвижные, пропахшие людьми, они напоминали ему о смерти, которая теперь уже казалась ему решительным финалом всякого опыта. О смерти он думать не любил и отгонял от себя любые подобные мысли любым доступным средством. Сейчас вот взялся вновь пересчитывать купюры, хотя прекрасно знал, что за минуты, прошедшие с последнего пересчитывания, их не прибавилось и не убавилось даже на рубль.

Взбираться по лестнице он, впрочем, отказывался: берег годами взлелеянную тучность своего тела и не хотел возвращать вселенной ни капли полученного от нее жирка. Многочисленные диеты он воспринимал не иначе как рекламу смерти.

Двери лифта наконец разошлись со скрежетом и грохотом, Полупанов нехотя шагнул в его нутро, освещенное темно-желтой лампой. Пытаясь вспомнить, на каком этаже он живет, Матвей Петрович посмотрел на панель с кнопками и обнаружил, что все они были сожжены чьей-то злой рукой и теперь торчали черными обугленными пеньками, словно избы в сгоревшей деревне.

После некоторых мысленных усилий Полупанов надавил на то, что осталось от необходимой кнопки, двери лифта сомкнулись, а сам лифт задребезжал, немножко взвыл, будто от боли, и медленно поехал вверх. «Слава тебе, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий», – подумал Матвей Петрович и сам подивился вдруг нахлынувшему на него приступу религиозного умиления.

Стоило ему удивиться самому себе и собственным мыслям, как случилось то, чего он боялся все эти долгие годы, проведенные в тревожном ожидании того, что когда-нибудь его страх воплотится в жизнь. Лампочка померцала и погасла, лифт издал очередной недовольный скрежет и остановился между этажами.

Все тело Полупанова моментально похолодело и покрылось ледяными каплями пота. «Приехали», – подумал он на этот раз.

В кабине лифта царила совершенная тьма, только тончайший бело-голубой лучик света пробивался в зазор между дверями. Повинуясь первому рефлексу, Полупанов попытался раздвинуть металлические двери своими слабыми пухлыми руками, но вспомнил, что в таких случаях ни в коем случае нельзя пытаться самостоятельно покинуть кабину, а вместо этого нужно ждать помощь. Матвей Петрович закричал и услышал, как по стенам подъезда прокатилось эхо его крика.

Нужно было собраться с мыслями. Полупанов достал заветную пачку денег и стал листать ее мокрыми пальцами, но считать купюры не получалось: слишком мало света. Тогда он припомнил, что на рублях якобы есть пометки для незрячих, чтобы и без глаз можно было определять их номинал. На секунду Матвей Петрович даже пожалел о том, что оба его глаза прекрасно видели и потому у него не было нужды учить азбуку слепых.

В подъезде раздались глухие шаги: кто-то спускался по лестнице. Полупанов воодушевился и крикнул:

– Помогите! Помогите, лифт застрял!

– Отстань, – услышал он в ответ беззлобный мужской голос, – и без тебя дел полно.

Шаги, впрочем, прекратились, хотя должны были продолжаться, если бы невидимый сосед Полупанова пошел бы дальше по своим делам.