Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

– В чем значение Мамлеева? – спросил сам себя Игорь Ильич и сам же себе принялся отвечать с выражением: – Наша эра, как известно, начинается с Евангелия. До того была великая античность, которая необратимо шла к своему финалу. Подведя под античностью жирную черту, христианство впитало в себя все лучшее, что было у классиков язычества, и положило начало новой цивилизации. Тем самым христианство спасло и даже актуализировало античность – недаром греческо-римские сюжеты на многие столетия стали основой европейской культуры. Спустя два тысячелетия после появления Евангелия скромный учитель математики из Москвы Юрий Мамлеев написал текст, который он назвал романом «Шатуны». Текст подвел жирную черту под двумя тысячелетиями существования современной цивилизации и обозначил рождение новой эры, в которую пустят далеко не всех подряд, а исключительно достойных. Так на глазах многих из нас родилась эра абсолютной метафизической свободы, или метафизического плюрализма, а проще говоря – Эра Мамлеева.

Игорь Ильич выпил еще немного компоту, о чем-то как будто задумался и перелистнул страницу, стараясь больше не смотреть в глаза собравшимся.

– Евангелие и «Шатуны» – две основные и принципиальные вехи на пути человечества к высшему (тайному) знанию и обретенной благодаря ему абсолютной свободе. Отношения Мамлеева и христианства – проблема, которая смущает многих современных фарисеев. На самом деле никаких противоречий нет. Мамлеев – будучи абсолютно русским православным мыслителем – резко расширил границы христианской мысли, распространив ее на некоторые области, о существовании которых традиционные богословы даже не подозревали, а потому многие из них восприняли откровения Мамлеева как апологетику чуть ли не сатанизма.

Мария Александровна недовольно зашевелилась, но отпила коньяку и продолжила слушать. Староверы о чем-то перешептывались, философ Дугов внимал, явно запоминая каждое слово, которое проникало в его уши, прикрытые стальными, как гаубица, локонами.

– Однако глубокое метафизическое исследование тьмы и зла вовсе не означает, что исследователь – «сатанист». Тьма и зло – одновременно и неотъемлемые категории христианской теологии, и конкретные области потустороннего мира. Поэтому хотелось бы посоветовать руководству духовных академий незамедлительно включить в образовательный курс такую дисциплину, как мамлееведение. Предмет позволил бы резко расширить кругозор будущих ученых-богословов и придал бы им дополнительные аргументы в противостоянии силам ада – тем более что кругозор паствы постоянно расширяется и у мыслящей части аудитории с каждым отрезком времени возникает все больше неудобных вопросов, уходить от которых становится все труднее.

Один из староверов хохотнул, его поддержали братья, и даже непроницаемый философ Дугов улыбнулся. Дудинский обиделся и закапризничал:

– Если неинтересно, я могу не читать. А если кому интересно, могу ссылку потом написать…

К сожалению Игоря Ильича, никто не запротестовал, поэтому ему пришлось самому убедить себя сделать любезность и дочитать речь:

– «Шатуны» не отменили Новый Завет, а всего лишь расширили и обогатили великое откровение, придав ему новое качество – адекватное наступившей эре. Мамлеев не отрицает ни одно из философских, религиозных или метафизических учений – в первую очередь авраамических – и даже, заметьте, ни с кем и ни с чем не полемизирует. Будучи метафизическим плюралистом, он, напротив, старается примирить всех – за исключением материалистов и атеистов, которые для него просто не существуют. А главное, что Мамлеев ничему не учит – он просто показывает, что мир в миллионы и миллионы раз шире и многообразнее, чем наши представления о нем, и простирается бесконечно далеко во всех направлениях и измерениях. И надо всего лишь быть готовым принять все, что нас ждет на бесконечном пути к Абсолюту, и по возможности уметь ориентироваться в будущей неизвестности[51].

Дудинский еще раз от души прокашлялся, никого не спрашивая, влил в узкий рот рюмку водки, нахмурился, будто прикидывая: еще покапризничать или спокойно закончить выступление. Склонился, похоже, ко второму:

– Продолжу свою тему прощального слова о том, что живой гений мешает биографам рассказать правду. Слава Богу – теперь у нас в какой-то степени развязаны языки. Я видел весь мир. Я познал устройство и механизм мироздания. Уж поверьте. Я проник даже туда, куда не в состоянии проникнуть человеческий разум. И вот главное, что хотелось бы сказать.

Повисла драматическая пауза. В тишине слышно было одно: как некий неприметный бородач, неизвестно кем приглашенный, воевал редкими зубами с предательски пищащим масленком.