Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

На Южинском у Мамлеева собиралась московская богема, но не та, которую принято называть «золотой», составленной из элиты артистического мира, а «чернушно-подпольная». Здесь не знали предела ничему: ни портвейну, ни наркотикам, ни сексу. Самые безумные выходки только приветствовались, ибо считались кратчайшим путем «заглянуть за черту».

<…>

Подобные выходки только на первый взгляд казались безумием белогорячечников. Нет, то были и стиль жизни, и, если хотите, идеология южинской богемы. «Человек, не побывавший в психушке, – неполноценный человек» – один из ее девизов. Мамлеева называли Главным Психиатром богемы. Он со знанием дела расставлял ловушки душам своих приятелей, провоцировал их на безумные поступки, внимательно, как под микроскопом, разглядывал и затем садился писать рассказы[111].

– Это были всего лишь разговоры, пусть и полные извращений, – уверяет Дудинский. – Например, сидели и обсуждали, что будет, если в матку засунуть дождевых червей. Предполагали, что они будут там копошиться и ты достигнешь вечного оргазма. Но оргазм воспринимали не на физиологическом уровне, а как вход в Царство небесное. Не думаю, что сейчас молодежь это поняла бы. Тогда мы считали, что любовь – это вход в потустороннее. Это было настолько чисто, стерильно, безо всякой пошлости. И вот такой человек, Мамлеев, абсолютно святой, говорит об извращениях, и он верит, что это часть святости. Все это было под колпаком святости, романтики. Секс воспринимали не как порок, а как счастье. С оттепелью люди накинулись друг на друга. В других салонах люди просто трахались и слушали Окуджаву. На Южинском все это культивировали, усиливали в миллион раз духовными способами. Причем это не имело никакого отношения к нью-эйджу, тантрическому сексу, вообще ненавидели это все. Там были люди совершенно стихийные, посвященные, которые не шли к каким-то аферистам-гуру. Южинский дал закваску, в которую ты входил и понимал, что для тебя этого нью-эйджа, какой-то йоги, блядь, не существует, ты уже в родной своей хтони сидишь, в астрале пребываешь.

Поразительно, что Игорь Ильич несет в себе весь этот мистико-половой бред уже более полувека и ни разу, насколько мне известно, не угодил в психушку. На закате оттепельной эпохи у советской власти, полагаю, были все основания применить к Дудинскому спецсредства карательной психиатрии. Хотя бы потому, что Игорь Ильич так описывает политические настроения и своего рода акции того времени:

– В либеральной Москве советскую власть ненавидели. Но как ее ненавидели на Южинском – это ни в сказке сказать, ни пером описать. Это было брезгливое отношение: какая за окном гадость, какое это все говно. Возникли две площадки для антисоветчины: Южинский и Маяковка. Маяковка – это широкие слои либеральной интеллигенции, там каша была полная. Заправляли этим Володя Буковский, Юрий Галансков. Они ругали советскую власть вслух, их сажали за это. Они орали у памятника: «Говно! Ленин – обезьяна! Всех коммунистов повесить!» Иногда и я расходился и говорил: «Коммунисты не умирают? Дайте мне, блядь, автомат – я покажу, как они не умирают». Это один экстаз был. А в Южинском был другой экстаз антисоветчины. На Маяковке кричали: «Даешь свободу!» А на Южинском этим брезговали. Они считали, что вести любые разговоры о советской власти – значит осквернять свой рот. Для них этого не существовало, для них имели значение только тот свет и их миры, по которым они путешествовали. Потом на Маяковской начали аресты: первым пошел Володя Осипов, потом взяли Илью Бокштейна – совершенно юродивого шизофреника посадили вместо того, чтобы в дурку отправить на три дня. А ему то ли пять, то ли семь лет дали за призывы[112].