Отец убийцы

Чересчур уж долго и упорно распространяется он о погрешности Конрада против формы, подумал Франц; казалось, Рекс твердо решил не замечать, до какого состояния довел ученика, даже затылок Конрада густо покраснел. А прищелкивание языком опять прозвучало так, словно после этого и говорить не о чем, дело Грайфа признано безнадежным, оно закрыто, собственно, незачем дальше болтать, думал Франц, но Рекс продолжал, он не мог отказаться от того, чтобы не сказать еще:

— Quod licet Jovi, not licet bovi[2], как ты учил по-латыни. — Он произнес это протяжно, чуть ли не смакуя, словно располагает уймой времени для поучений. Разве он все еще не заметил, подумал Франц, что довел Конрада до предела, все смотрели на своего одноклассника, полностью утратившего теперь всю свою высокомерную насмешливость, он все еще стоял, широко расставив ноги, и они видели, как он сцепил за спиной судорожно сжатые руки. И тут-то оно и началось.

— Я не скотина, — выкрикнул он. — А вы не Юпитер. Для меня — нет! Я барон фон Грайф, а вы для меня вообще всего лишь какой-то господин Гиммлер!

Это превосходило все, чего мог ожидать класс. В комнате, и без того бледно-серой, повисла бледная пелена неподвижности и мертвой тишины, даже свет раннего лета, излучаемый растущим на школьном дворе каштаном, вдруг преломился на оконном стекле, далее не проникнув. Лишь предстоявший взрыв Рекса мог бы вывести учеников из охватившего их оцепенения; затаив дыхание, они ждали, в какой форме выразится потеря им самообладания.

Их постигло разочарование. Рекс сохранил выдержку, не разъярился — колоссально, как он держит себя в руках, подумал Франц, — неподражаемо спокойно он покачал своей могучей, покрытой, как шапочкой, белыми волосами головой, цвет здоровой, несмотря на возраст, все еще гладко натянутой кожи на лице нисколько не изменился, и только по тому, как он положил наконец учебник греческой грамматики — беззвучно, внезапно, решительно, — можно было понять, что он не простит личного оскорбления, неслыханной дерзости, которую позволил себе Конрад Грайф, — во всей истории гимназии, носящей имя баварского королевского дома, никогда ничего подобного не случалось.

Но сперва он выказал себя знатоком, ученым, который просто для собственного удовольствия дает урок истории, хотя, как ректор школы, он и не обязан преподавать.

— Твое дворянство значит куда меньше, чем ты думаешь, Грайф, — начал он. — Грайф, — повторил он, сумев придать своему голосу высокомерно-деловитый тон, — это, собственно говоря, только прозвище, которым обзаводились многие рыцари. Грайф, Гриф, Грип — так они именовали себя, эти господа, по названию легендарной хищной птицы, большинство из них первоначально были не чем иным, как безымянными мироедами, которых какой-нибудь феодал назначал надсмотрщиками над своими деревнями. Их отпрыски становились рыцарями-разбойниками, эти Грайфы, они еще добавляли к своему имени название какой-нибудь местности. Грайф фон Оттуда-Отсюда. Вас же, Грайфов из Нижней Франконии, даже на это не хватило.

При словах «эти господа» его голос на какое-то мгновение зазвучал не деловито, а злобно, и, лишь дойдя до утверждения, что предки Конрада были, в сущности, безымянными, он прекратил свои отвратительные поучения, начал мстить за слова Конрада Грайфа, что он для него «всего лишь какой-то господин Гиммлер». Но даже при этом он пытался изобразить из себя само добродушие, этот актер, подумал Франц и внезапно исполнился ненависти, услышав, как Рекс спросил:

— Знаешь, кто меня однажды просветил на этот счет, Грайф? Старый барин, твой отец! Я несколько раз имел удовольствие беседовать с ним. Он человек с очень здравыми взглядами и нисколько не чванится своим аристократическим титулом.

С какой приторной любезностью он дал Конраду по морде, подумал Франц, стало быть, бывает и так, что можно кому-то дать по морде с приторной любезностью; он быстро глянул на Хуго Алеттера, чтобы проверить, возмутился ли Хуго так же, как он, Франц, но по бледному лицу Хуго ничего нельзя было определить, он лишь зачарованно наблюдал за сценой, разыгрывавшейся впереди, возле учительской кафедры, да и сам Конрад, казалось, не заметил оплеухи, а если и заметил, то стряхнул удар беглым движением тела, его ярость, казалось, выдохлась, его сцепленные за спиной руки разжались, он снова обрел речь.

— Мой отец всегда разыгрывает скромность. — Теперь уже Конрад поучал Рекса, поучал насмешливо, холодно. — Он на это мастер. Но в действительности… — Фраза повисла в воздухе, он только пожал плечами и продолжил:-У нас два замка, три сотни гектаров полей и три сотни гектаров леса.