Отгадай или умри

– Голубчик вы мой, Ефим Романович, вы уж не обессудьте, но с вашей стороны, позвольте вам заметить, не вполне интеллигентно подозревать в злонамеренности вашего покорного слугу и его симпатичного ассистента. Разрешите представиться – Тополянский Алексей Анисимович, старший следователь по особо важным делам нашей с вами достославной прокуратуры. С моим юным другом и одареннейшим учеником господином Мариничевым у вас уже был повод познакомиться. Почту за честь заверить вас, многоуважаемый Ефим Романович, что даже если бы в наши с господином Мариничевым планы входило, так сказать, отделить вашу прекрасную бессмертную душу от не столь уже прекрасного, – увы и пардон! – но вполне исправно функционирующего тела, сделать это в обозримом будущем категорически не представляется возможным. Куча свидетелей вашего отъезда в сопровождении Вадима, и, кроме того, – согласитесь, Ефим Романович! – веселенькие времена Ежова, Ягоды и Берии еще не вернулись во всем историческом блеске на грешную и несравненную нашу родину. Они только на обратном пути, дорогой, на обратном пути. Как говаривали древние, repetitio est mater studiorum. Повторение – мать учения. Вадик, дай сюда его мобильный! SIM-карту вынужден конфисковать, прослушивают вас кому положено. Вот мой. Звоните предельно коротко. О том, где вы, ни слова.

– Я понятия не имею, где я.

– И этого тоже не произносите. Скажите – у приятеля. Скажите, что загуляли. Успокойте, что все хорошо. На разговор двадцать секунд. Глядишь – не засекут. Все ясно?

Фогель изумился внезапной смене стиля и тона речи. Признался себе, что синтаксис Тополянского как-то волшебно успокоил его, хотя и слышалась в таком построении фраз нарочитость, граничащая с ерничеством. Уже хорошо, что образованный человек, не хамло какое-нибудь. Кто знает, может быть, он даже чем-то может помочь? Хотя, чем можно помочь, если тебя решили уничтожить на высшем государственном уровне…

– А вас что – не прослушивают? – поинтересовался Фима, немного осмелев.

– Всех нас постоянно слышит Отец наш небесный и воздает не токмо по делам, но и по словам нашим, – резюмировал Тополянский. – Звоните!

Фима набрал домашний. Юлька зарыдала. Она волновалась, позвонила Проничкину, ответил незнакомец, мол, его нет, перезвоните завтра. Что она могла думать? Фима успокоил, как велели, коротко. Ему стало безумно жалко жену – за что ей все это? Им овладело острое желание защитить, оградить ее, их обоих от грубого, ошарашивающе несправедливого вмешательства в их негромкую, безвредную для окружающих жизнь.

– Дорогая, все нормально, я в безопасности, в компании интеллигентных людей. Буду позванивать. Все выяснится и обойдется, поверь мне, обойдется. Целую тебя, милая.

Тополянский, как час назад Вадик, неожиданно для себя испытал некое подобие сочувствия к этому затравленному, скорее всего – обреченному человеку, глаза которого выражали крайнюю степень усталости и одновременно недоумения и отчаяния.

– Вот что, Ефим Романович, – произнес он твердо и спокойно, отбросив любимый жанр, – если хотите жить, сидите в этой уютной квартире тихо, не колотите в стены, не орите, не раздергивайте штор и уж тем более двери не открывайте и к телефону не подходите. У меня для вас на эту ночь нет людей, чтобы охраняли, и вот этого надежного господина тоже не могу вам оставить… пока! Но поверьте на слово: вам грозит серьезная, очень серьезная опасность. Завтра вечером я приеду. Надеюсь, за это время кое-что прояснится. А может быть, и наоборот – запутается. Судя по тому, как развиваются события, предсказуемы только новые убийства и большие неприятности у вашего покорного слуги.

– Но вы не можете так уйти! – взмолился Фогель. – Я должен хоть что-то понимать, я уже четверо суток с ума схожу от неопределенности. Все, что происходит со мной и вокруг меня, – это бред, наваждение какое-то…

– А вы и не знаете, что происходит вокруг вас, – констатировал Тополянский, надевая пальто. – Этого не знаю даже я. Завтра ближе к вечеру я приеду и постараюсь прояснить что смогу. Не надо так уж трусить. Здесь вас не найдут… в ближайшие несколько суток. А потом что-нибудь придумаем. Доверьтесь мне, Ефим Романович. Больше вам все равно некому довериться. Еда в холодильнике. Мой помощник Вадим Николаевич заедет к вашей супруге, чтобы лично засвидетельствовать наше почтение и успокоить.

С этими словами Тополянский, а вслед за ним и Мариничев покинули квартиру, заперев Фиму снаружи.

Фогель, как всегда, испытал на нервной почве приступ голода, извлек из холодильника шмат колбасы, огурцы, кусок копченой курицы, проглотил все это, не чувствуя вкуса, рухнул на диван, не раздеваясь, и мгновенно уснул, словно выпрыгнул в другое пространство из жуткой реальности последних дней.