Отголоски войны

— Вотъ чѣмъ, — свавклъ Поликсфенъ, положивъ обратно въ карманъ перочинный ножикъ и веревки и вынувъ оттуда небольшой мѣшокъ и узкую, длинную цѣпь. — Тутъ смѣсь мельчайшей дроби и серебрянаго песка. Одной дроби было бы слишкомъ мало, а песокъ въ такомъ небольшомъ количествѣ не былъ бы достаточно тяжелымъ. Это — орудіе хулигановъ въ Лимѣ, и я испыталъ его тяжесть на собственномъ затылкѣ. Вы, вѣроятно, тоже чувствуете нѣкоторую боль въ затылкѣ?

— Да.

— Ну вотъ. Я очутился въ безвыходномъ положеніи, убивъ моего брата. Думаютъ, что все было предусмотрѣно убійцей заранѣе; увѣряю васъ, что нѣтъ. Но я умѣю выпутываться изъ самыхъ трудныхъ обстоятельствъ — въ этомъ все дѣло. У меня всегда есть въ запасѣ веревочная лѣстница. Я переодѣлся въ мужское платье, спустился по этой веревочной лѣстницѣ въ переулокъ и осмотрѣлся. Прежде всего нужно было удалить ночного сторожа. Я съ нимъ поболталъ, узналъ все о его семейныхъ дѣлахъ, потомъ пошелъ дальше, поймалъ какого-то мальчишку въ ночной кофейнѣ и убѣдилъ его «подшутить надъ сторожемъ». Все сошло бы великолѣпно, — только вы испортили дѣло. Я нашелъ лопату, прислоненную въ шатру ночного сторожа, затѣмъ снова полѣзъ въ комнату брата, спустилъ тихонько его трупъ и зарылъ его. Копать землю я умѣю хорошо… Продѣлавъ все это аккуратно и быстро, я вернулся домой. Правда вѣдь, работа чистая?

— У васъ просто была удача, — сказалъ Филиппъ, у котораго выступилъ потъ отъ ужаса передъ такимъ холоднымъ злодѣйствомъ. — Къ тому же, — прибавилъ Филиппъ, — я не особенно вѣрю въ случайность смерти капитана. Зачѣмъ вы какъ-разъ въ эту ночь дали снотворнаго питья молодому Мередиту, если случившееся послѣ того было только случайностью?

— Это другое дѣло! — воскликнулъ Поликсфенъ. — У меня возникли кое-какія подозрѣнія относительно очаровательной особы, которую вы называете молодымъ Мередитомъ. Но у меня было столько дѣла ночью, что я не успѣлъ воспользоваться результатами моего опыта. Все же я кое-что сдѣлалъ.

— Вы сдѣлали даже слишкомъ много, — свивалъ Филиппъ. — Вы подняли штору въ комнатѣ Мередита, и это навело меня на вашъ слѣдъ.

— Значитъ, я дѣйствительно сдѣлалъ слишкомъ много — для вашего дальнѣйшаго благополучія, мистеръ Мастерсъ. Но это правда, — прибавилъ онъ, помолчавъ. — Не слѣдовало поддаваться любопытству. Скажите, я поднялъ штору особеннымъ образомъ?

— Такъ, какъ могъ бы поднять ее человѣкъ, убившій своего собственнаго брата, — спокойно отвѣтилъ Филиппъ, подумавъ про себя: «Для моего дальнѣйшаго благополучія? Что онъ хотѣлъ этимъ сказать?»

— Послушайте, молодой человѣкъ, — сказалъ Поликсфенъ, помахивая револьверомъ: — вы хотите быть философомъ, а разсуждаете какъ толпа. Вы говорите: «собственнаго брата». Да развѣ выбираешь своихъ родныхъ? Никакихъ обязательствъ относительно братьевъ у человѣка вѣтъ. Братъ — чистая случайность, — никакихъ логическихъ выводовъ изъ этого случайнаго обстоятельства нельзя дѣлать. Братъ мой — одинъ человѣкъ; я — другой. Братоубійство, за рѣдкими исключеніями, не хуже и не лучше обыкновеннаго человѣкоубійства. Въ данномъ случаѣ, я даже оказалъ услугу моему брату, — хотя, повторяю, это не было моей заслугой, а только случайностью. Братъ мой былъ старый, слабый, озлобленный человѣкъ. У него не было друзей, онъ поссорился съ единственной дочерью и собирался начать предпріятіе, котораго не смогъ бы довести до конца. Онъ потерялъ бы всѣ деньги, и конецъ его жизни былъ бы очень печальный. Случайность — или моя неловкость — спасла его. И повашему меня за это нужно повѣсить? Послушайте…

Вдругъ Поликсфенъ остановился. Пароходъ колыхнулся отъ движенія машинъ.

— Это что такое, чортъ возьми! — воскликнулъ Поликсфенъ. Направляя дуло револьвера прямо на Филиппа, онъ осторожно и быстро приблизился къ двери и выглянулъ изъ нея. Крикнувъ плѣннику, чтобъ онъ не двигался съ мѣста, Поликсфенъ закрылъ дверь снаружи и исчезъ. Гулъ машинъ прекратился.

Филиппъ быстро вскочилъ съ койки и выглянулъ въ люкъ. На пристани не было ни души, и на его громкіе крики никто не отвѣтилъ. Внизу у его ногъ мѣрно покачивалась двухвесельная лодка, прикрѣпленная къ пристани цѣпью. У Филиппа мелькнула мысль. Тщетно обшаривъ карманы, въ которыхъ уже ничего не оказалось, онъ стадъ искать какого-нибудь предмета въ каютѣ и нашелъ только металлическое блюдо, стоявшее на деревянномъ шкапу надъ койкой. Онъ его схватилъ, затѣмъ, быстро соображая, отвинтилъ ручку ящика, нацарапалъ острымъ винтовымъ концомъ ручки нѣсколько словъ на блюдѣ и бросился въ люку. Блюдо оказалось шире, чѣмъ люкъ; Филиппъ въ бѣшенствѣ согнулъ его на колѣнѣ и просунулъ въ отверстіе. Какъ разъ въ ту минуту, какъ онъ успѣлъ благополучно все это продѣлать, раздался стукъ, и голосъ Поликсфена спросилъ, лежитъ ли онъ спокойно на койкѣ. Филиппъ отвѣтилъ, что сейчасъ ляжетъ, и дѣйствительно легъ, быстро ввинтивъ одной рукой ручку, вырванную изъ ящика.

Поликсфенъ сначала пробуравилъ дырку въ двери, взглянулъ черезъ нее и, убѣдившись, что Филиппъ дѣйствительно лежитъ на койкѣ, вошелъ и возобновилъ бесѣду.

XXII