Отголосок

— Что, черт возьми, с тобой не так? Ты не должна хотеть этого. Ты не должна хотеть меня. Какой нормальный человек подверг бы себя этому?

— Я никогда не утверждала, что нормальная. Я знаю, что я ненормальная. Я знаю, что сломлена и не подлежу восстановлению. Это не исправить. Но я также знаю, что ты не найдёшь такое же удовлетворение в наказании кого—либо, кроме меня.

— Зачем тогда делать так? Чтобы тебе стало лучше от того, что ты сделала?

— Отчасти.

— А с другой стороны?

Сделав несколько шагов к нему, я говорю:

— Потому что я люблю тебя.

— Ты не должна.

— Но я люблю. Я никогда не думала, что у кого—то может быть такая сила, что я буду чувствовать себя в безопасности и невинной, как с тобой. У тебя есть сила заставить меня чувствовать себя достойной этой жизни. Зная, что у меня есть шанс, жизнь просто может иметь для меня смысл.

— Тогда зачем ты бросила меня? Почему ты не осталась и не вызвала медиков? Почему ты оставила меня умирать?

Именно в его словах я слышу, какое страдание ему причинила.

— Я говорила тебе. Я была напугана. Все произошло так быстро, я не знала, что делать. Я запаниковала.

Он делает медленный вздох и замирает на мгновение, прежде чем говорит снова.

— Я уверен, что уже знаю, но мне нужно услышать это от тебя.

— Что?

— Я знаю, что Пик мёртв. И я знаю, что он умер в тот же день, когда он застрелил меня.

Я с трудом сглатываю, когда он это говорит, и я уже знаю его вопрос, прежде чем он спрашивает:

— Ты имела какое—либо отношение к его смерти?

Мой подбородок начинает дрожать, и когда я больше не могу сдерживать нахлынувшие эмоции, моё лицо искажается от боли, когда я признаюсь:

— Я никогда не прощу себе того, что сделала. Я так его любила.

— Мне нужно услышать, как ты это скажешь, — рявкает он.

Борясь со слезами, я делаю глубокий вдох и выдыхаю, прежде чем говорю дрожащим голосом:

— Я стреляла в него. Я убила его.

— Я хочу злиться на тебя. Я хочу бросить это тебе в лицо, но это сделает меня лицемером, и всё это из—за твоей лжи.

— Прости.

— Перестань извиняться!

Его голос срывается, когда гнев захватывает его.

— Я не хочу ничего больше слышать от тебя! Каждый раз, когда мы говорим, ты говоришь мне это дерьмо. Это невозможно понять и переварить.

Он подходит к центру островка, отвернувшись от меня, и смотрит в окно.

— Убирайся! — приказывает он, тяжело дыша.

Он не двигается, когда я прохожу мимо него, чтобы забрать пальто и ключи, но борьба видна внутри него. Я хочу сказать тысячу слов, но я знаю, что лучше промолчать. Поэтому я держу свой рот на замке и делаю то, что мне говорят.

Я ухожу.

― Что случилось, милая? ― спрашивает Айла, когда я вхожу во входную дверь со своим багажом.

― Я опоздала на свой рейс. Ничего, если я останусь на ночь?

― Оставайся столько, сколько хочешь, ― говорит она, когда подходит и берет одну из моих сумок. ― Ты смогла поменять билеты?

― Ещё нет. Я даже не добралась до аэропорта. Завтра мне нужно позвонить в авиакомпанию.

― Это имеет какое—то отношение к МакКиннону? ― спрашивает она.

Пройдя в центральную гостиную, я сажусь и отвечаю:

― Да.

― Душевная боль невыносима.

Посмотрев на неё, сидящую напротив меня, я слегка киваю. День прошёл, и я чувствую слабость от того, что произошло с Декланом. У меня в голове так много вопросов, и откидываясь на спинку кресла, я говорю:

― Могу я кое—что спросить?

― Конечно.

― Вы верите, что люди могут измениться?

Она берет паузу, а затем слегка качает головой пару раз.

― Нет, дорогая.

Ее ответ зависает у меня над головой, словно меч.

И затем она уточняет:

― Я верю, что мы такие, какие мы есть, и суть того, как мы устроены, неизменна. Но я считаю, что мы можем изменить то, как мы делаем какой—либо выбор. Но только то, что мы можем изменить наше поведение, не означает, что мы изменили суть того, кем мы являемся. Это как у алкоголика. Они могут реабилитироваться и сделать лучший выбор, но я не верю, что внутренний голос и жажда когда—либо исчезнут. Изменение заключается в их выборе, чтобы не пить, но они все ещё хотят этого.

― Итак, зло всегда зло?

― Да. И добро всегда добро. Но я верю, что мы — потомки справедливости. Что каждый из нас, независимо от того, насколько плохими мы себя считаем, сама наша суть пронизана священными нитями.

С её словами я мысленно вернулась в свой дом в Нортбуке. На меня нахлынули воспоминания о моем отце, как мы устраивали сказочные чаепития, его песни и сказки на ночь, наши прогулки, наш безудержный смех. И Айла права... Было время, когда я была окутана только добром. Я была чиста, свободна и искренна. Но мне было всего пять лет, когда мой свет погас.

В тот день, когда у меня отняли папу, когда ничего не могло уже измениться. Я потеряла больше, чем просто свет — я потеряла себя. Потеряла себя полностью. Я позволила миру разрушить меня. Но каким образом кто—либо должен быть настолько сильным, чтобы сопротивляться чему—то столь огромному? Я была маленькой девочкой. Единственным человеком, загнанным со мной в угол, был Пик, но опять же, он был просто мальчишкой. Мы цеплялись друг за друга, потому что мы были единственной надеждой друг друга.