Отголосок

— Да. Прошу прощения, — я меняюсь и, оставив юмор позади, говорю: — Мне немного не по себе.

— Как так? — его голос смягчается от смены настроения.

— Интересно, хочу ли я открыть эту дверь, которая была закрыта всю мою жизнь.

— Мы можем этого не делать, — говорит он мне. — Если ты передумала или хочешь подождать... тебе решать.

— Кажется странным, — замечаю я, — Сидеть здесь с тобой — практически с незнакомцем — и, тем не менее, ты знаешь о моей матери, когда для меня она не что иное, как вопросительный знак.

— Она не должна быть вопросительным знаком. Но если ты не готова...

— Я думала, что это так. Теперь я не уверена.

Он встаёт, подходит к буфету и берет конверт. Мои глаза следуют за ним, когда он подходит ко мне и садится рядом. Положив конверт на мои колени, он говорит:

— Я не думаю, что здесь есть правильный или неправильный выбор, но если ты считаешь, что хочешь открыть дверь в тайну, то здесь всё написано.

Я пробегаю ладонями по бумаге, которая отделяет меня от моей мамы, и мои опасения растут. Это загадка, что содержит этот конверт – надежду или печаль. Это приведет меня к ответам или просто создаст больше вопросов? Или мне всё равно? Не похоже, что она что—то значит для меня, ведь так?

И потом я удивляюсь, почему я никогда не делала попытки узнать о ней. Может быть, это потому, что Пика было достаточно для меня, чтобы заполнить отсутствие семьи. Я имею в виду, что он никогда не мог заполнить пустоту моего отца — никто не в силах этого сделать, но Пик стал моей семьей. Он был моим защитником и утешением, и я не чувствовала, что мне нужен кто—то еще, потому что его было достаточно.

Но теперь он ушел.

И Деклан тоже. Несмотря на то, что он меня держит рядом, он больше не принадлежит мне. И принадлежал ли он когда—либо мне?

За эти несколько недель с тех пор, как все рухнуло, мое одиночество выросло до предельного уровня. И теперь часть меня чувствует, что мне это нужно, что бы ни было внутри этого конверта.

— Скажи мне, Лаклан, твои родители все ещё живы? — спрашиваю я подавлено, запутавшись в своих чувствах, думая, есть ли кто—нибудь на этой планете, кто мог бы понять меня.

— Да.

— Большая или маленькая семья?

— Большая.

— Она рядом? — спрашиваю я.

— Да.

Грустная теплота ползёт по моим щекам, и я нахожу минутку, чтобы отбросить это чувство, прежде чем заговорить снова.

— У меня никогда не было этого.

Он не отвечает, но что тут говорить?

— Хочешь отвлечься? — предлагает он.

Я вздыхаю в отчаянии:

— Пожалуйста.

Его улыбка дружелюбна, и она увеличивается, когда он берет меня за руку, заставляя подняться.

Подавая мне моё пальто, он говорит:

— Пойдём отсюда.

Затем он везет меня в кафе Cucina, где мы балуем себя капучино и Куин Аманн (прим. перев. kouignoù amann — одна из самых известных французских выпечек — булочка из теста с большим количеством соленого сливочного масла и сахара). Лаклан обещает мне, что я буду ими наслаждаться, и французская выпечка не разочарует.

Мы проводим не спеша несколько часов, теряясь в беседе. Он рассказывает мне истории о своем времени с Декланом в Сент—Эндрюсе, а также несколько забавных историй из своего детства в Шотландии. Я задаю вопросы о культуре, он спрашивает о моей жизни в Штатах. Меня удивляет, что он никогда не был в США. Я дразню его по поводу фасоли на завтрак, и он дразнит меня тем, что употребление тридцати двух унций содовой, или, как он ее называет, газированного сока, является естественным в Штатах.

Я провожу приятный день с Лакланом, отвлекаясь от грустных мыслей. В целом, я мало времени проводила с ним, но приятно чувствовать, что у меня здесь есть друг, с которым я могу разговаривать и смеяться. В присутствии Лаклана я чувствую себя расслабленно, и мне нравится наше дружеское подшучивание.

Но теперь радость ушла, когда я сижу здесь, в моей комнате в Гала. С тех пор как я вернулась, я сижу здесь с этим конвертом, споря о том, должна ли я просто выбросить его, уничтожить, сжечь. Или я должна открыть его и прочитать. Я спросила Лаклана, так как он знает, что там вложено, стоит ли это того, чтобы я читала. Его ответ был расплывчатым, о том, что люди находят утешение по—разному, и только я могу принять такое решение.