Отказ не принимается (СИ)

Я стараюсь побыстрее отчитаться, как у Тиль дела, но Виктор всегда умудряется перевести разговор на меня. Я даже не понимаю как, но он умудряется из меня вытащить, какие цветы я люблю, какое время года мне нравится, что из еды я предпочитаю… Мягко, ненавязчиво, он выуживает информацию.

И все мои попытки свернуть диалог по причине того, что детям нужно внимание, разбиваются о диверсантскую деятельность Екатерины, которая тут же возникает: «Я пригляжу, говорите!».

— Ну чего ты раскисла? — подбадривает меня она. — Вчера вы копались в снегу почти весь день. Вот и переохладилась. Сегодня в сауну сходишь, попаришься, а потом чая с медом и лимоном выпьешь, и завтра все как рукой снимет! Какая зараза? Побойся бога! Ты посмотри на этих мартышек? Хватит их за лоб каждые пять минут щупать.

Я сдаюсь под напором более опытного человека, но вечерние гулянки отменяю на всякий случай. После сауны распустив волосы на просушку на радость Эстель, я перебираюсь с чашкой чая к ним в детскую.

Мы устраиваемся на ковре читать очередную сказку.

Как-то само получается, что тыканье в красочные картинки переходит в тыканье под ребра, и вот уже мы катаемся по полу и щекочим друг друга. Мелкие разбойники объединяются и побеждают. Оказывается, Тиль почти не боится щекотки, в отличие от меня. Я уже готова запросить пощады, только от смеха ничего не могу выговорить.

Спасая свои подмышки, перекатываюсь на бок, и в поле моего зрения попадают джинсы, обтягивающие крепкие мужские ноги.

Я замираю, осознав, какую картину наблюдает Воронцов уже неизвестно сколько. Я растрепанная, с волосами, устилающими ковер, в вытянутой футболке, сползшей с плеча и задравшейся на животе. Наверняка красная вся.

Тиль, тоже заметившая отца, с визгом бросается к нему, а я прячу лицо в волосах.

Ласковый и немного растерянный взгляд Виктора задевает в душе какую-то струну, но я отбрасываю эмоции. Эта картина под названием «Возвращение папы» не для меня.

— Я сейчас, — бормочу я, поднимаясь и сворачивая волосы в пучок.

Воронцов не говорит ничего, просто смотрит на меня непонятно, держа на руках Эстель, которая что-то ему упоенно рассказывает. Протискиваюсь мимо него в дверном проеме, и на секунду будто весь звук выключают, а меня бьет током в том месте, где я задеваю бедро Виктора.

Я откровенно сбегаю.

Никакие отточенные соблазняющие действия не могут так пробить мою броню, как этот домашний образ. Мне надо взять себя в руки. В спальне я судорожно меняю футболку на более закрытую рубашку и привожу волосы в порядок. Глянув в зеркало, понимаю, что, кажется, перестаралась. Фланелевая рубашка застегнута под горло, хотя в доме жара, а прическе может позавидовать любая старая дева из анекдотов.

Когда он появился? Виктор же должен был отсутствовать неделю? Прошло всего четыре дня… Я уже могу ехать домой? Уже поздно в ночь тягать Тимку… И я боюсь в ночи по трассе, столько несчастных случаев…

А наш… договор… Он в силе? Я точно помню, что подписывала бумагу со сроком в неделю…

Загоняя свои мысли куда угодно, лишь бы не вспоминать внимательные глаза, легкую щетину и щемящий момент, я спускаюсь по лестнице в холл, где слышен баритон Воронцова и звонкий щебет Тиль.

Смущаясь, иду на зов девочки:

— Смотри, что мне папа привез! — она показывает мне милейшего плюшевого зайца в джинсовом комбинезоне.

А с верхней площадки, поднявшись на кованые вензеля решеток и перевесившись через перила, подает голос Тимка:

— А мне тоже привезли подарок! Сейчас покажу… — и дергается, чтобы слезть, но его движение слишком резкое.

Прямо у меня на глазах, его ножка подворачивается. Тимошка теряет равновесие и, взмахнув ручками, летит вниз.

Глава 22

Крик застревает в горле, сердце обрывается, меня в миг окатывает ледяной пот.

Рвусь к Тимке, но стоящий ближе к лестнице Воронцов успевает первым.

Мелкий с оглушительным визгом падает на Виктора, который, покачнувшись, умудряется на разжать руки, когда пятнадцатикилограммовый камушек падает на него с трехметровой высоты.

Под шум крови в ушах я подлетаю к Воронцову, протягивая руки, чтобы забрать свое сокровище. Перепуганный Тимка ревет во всю мощь легких, но Виктор не отдает мне ребенка.

— Успокойся! — шипит он на подвывающую от ужаса меня, хотя у самого в лице не кровинки. — Или напугаешь слезами, или ругать будешь!

Он очень точно характеризует мое состояния. Я на грани между вцепиться в Тимошку и орать от страха.

Прижимая к себе заходящегося плачем ребенка, Воронцов идет на кухню, где на пороге с огромными от испуга глазами комкает полотенце Екатерина.

Меня трясет так, что я понимаю, брать Тимку на руки в таком состоянии — плохая идея.

Стою, замерев на месте и отходя от шока, пытаюсь глубокими вдохами угомонить бешено стучащее сердце. Сквозь отупение к мозгу прорывает тоненькое хныканье. Эстель тоже напугалась и теперь, размазывая слезы, жмется к моим ногам.

Дрожащими руками глажу растрепанные хвостики:

— Все хорошо. Не бойся. Тиль, все хорошо…