Отклонение от нормы

– Ну наконец-то! Наконец-то она заснула, – сразу услышал я всех наших.

– Кто-нибудь знает, кто был этот Скинер? – спросила Розалинда.

– Он здесь недавно, – ответила Салли. – Отец его знает, у него ферма неподалеку от того места, где мы нашли Петру.

Нам чертовски не повезло, что он застал нас всех вместе…

– Почему он был так подозрителен? – спросила Розалинда, – может, он догадался. Или слышал что-нибудь об этом? А может, он сам?…

– Нет-нет, он не умеет! – сказала Салли. – Я пыталась, но он не из наших.

Неожиданно включился Мишель, не слыхавший начала разговора, и спросил, о чем это мы. Когда мы рассказали ему, он на несколько секунд задумался.

– Вообще кое-кто считает, что такое возможно, – наконец, произнес он.

– Правда, и они плохо себе представляют, что это такое, называют телепатией или как-то еще в этом роде. Но большинство не верит в то, что это бывает.

– Но те, кто верит… Они считают это отклонением? – спросил его я.

– Трудно сказать. Я никогда не слышал, чтобы это обсуждалось всерьез. Строго говоря, по их же логике, если Бог может знать все тайные помыслы человека, то и человек как образ и подобие Господа должен уметь это делать. Можно попытаться доказать, что человек утратил это свойство в наказание за что-то… Ну, что это была, допустим, часть Кары… Но я бы не хотел участвовать в такой дискуссии. В особенности, если она будет происходить в суде, – твердо закончил он.

– Этот человек… Скинер… он словно что-то учуял! Он был, как пес, идущий по следу! – неожиданно с силой произнесла Розалинда. – Вспомните, может и… еще кто-то был так же подозрителен?

На это мы все ответили твердо: «Нет», и Розалинда быстро взяла себя в руки.

– Что ж, ладно, – сказала она. – Мы должны сделать так, чтобы это больше не повторилось. Я имею в виду эту встречу всех нас вместе. Дэви, тебе придется объяснить Петре на словах и попробовать научить ее сдерживаться. Если же эти крики будут повторяться, вы все не должны обращать на них внимания, не отвечать и вообще оставить это Дэвиду и мне. Ну, а если это будет так же… Если вы не сумеете противиться этому, то первый, кто прибежит к ней, должен любым способом заставить ее замолчать, а сам тут же исчезнуть. Мы никогда больше не должны попасться все вместе. Еще один такой эпизод – и нам конец!

Все согласились с ней и один за другим «покинули» нас. Мы же с Розалиндой стали обсуждать, как лучше и понятнее объяснить все Петре.

На следующий день я проснулся ни свет, ни заря, и первое, что почувствовал, – горе, исходящее от Петры. Но теперь оно звучало по-другому. Страха и ужаса уже не было. Была лишь острая жалость к мертвому пони. Не было и той страшной силы чувства, которая вчера создавала между всеми нами непреодолимый барьер. Я попытался войти с ней в контакт, и хотя она и не поняла меня, я отчетливо услышал ее удивление. Я встал и пошел к ней в комнату. Она обрадовалась мне, ощущение горя сразу стало слабее, как только мы начали болтать. Прежде чем уйти, я пообещал взять ее с собой сегодня на рыбную ловлю.

Не так-то просто объяснить на словах, как у нас получался мысленный разговор. Все мы доходили до этого вместе и безо всяких слов. Поначалу это были лишь самые простые фразы, но чем больше мы общались, тем искуснее становилась эта речь. Мы все время инстинктивно помогали друг другу и постепенно так овладели этим, что обычные слова стали для нас бесцветными, невыразительными, почти ненужными… С Петрой у нас обстояло иначе: в свои шесть с половиной лет она обладала такой силой передачи, какая нам и не снилась. Это был какой-то совсем иной уровень. Но обладала она этим, сама того не сознавая и не умея себя сдерживать. Я пытался объяснить ей хотя бы самую суть, но и теперь, когда ей было уже почти восемь лет, необходимость пользоваться только самыми простыми словами создавала, казалось, непреодолимую преграду. Целый час, когда мы сидели у реки, я пытался втолковать ей хоть что-то, но она лишь устала и начала капризничать. Тут нужен был какой-то способ… Нужно было что-то придумать…

– Давай сыграем в такую игру, – предложил я. – Ты закроешь глаза, крепко-крепко закроешь и представишь, что смотришь в такой глубокий-глубокий черный колодец. Глубокий и черный-пречерный – такой, где ничего не видно. Поняла?

– Ага, – сказала она и крепко зажмурилась.

– Теперь смотри, – сказал я. И стал мысленно рисовать ей кролика. Такого маленького крольчишку, трущего лапкой нос. Она хихикнула. Это был хороший знак: значит, она приняла мой сигнал. Я стер кролика и нарисовал щенка, потом несколько цыплят, потом лошадь с повозкой. Минуты через две она открыла глаза и разочарованно огляделась по сторонам.

– Где они? – спросила она.

– Нигде. Я их просто придумал, понимаешь, придумал, – сказал я. – Это… ну, такая игра. Давай теперь я закрою глаза, и мы оба представим, что смотрим в черный колодец, только теперь ты что-нибудь придумаешь там, на дне. Придумаешь так, чтобы я тоже смог увидеть, ладно?