Открой свое сердце

Но гости пришли, и Алинка с удивлением всматривалась в их полковничьи погоны и веселые, открытые, дружелюбные лица. А «кривоногий Ванька» был в генеральском кителе, и красные широкие лампасы ужас до чего привлекательно смотрелись на его слегка выгнутых, но длинных и крепких ногах. Иван Иванович был красив и ладен. Один он, да еще, пожалуй, отец Алинки до сих пор сохранили строгую военную выправку. Отец — по долгу службы в погранвойсках, Иван Иванович тоже по долгу службы, но не в погранвойсках, а в афганских подразделениях. На лице у него был аккуратный тонкий шрам через правую щеку и на правой руке отсутствовал мизинец.

Семья Седых прожила у Петра не больше четырех дней. На четвертый с утра им позвонил Иван, который так и остался для Алинки «кривоногим Ванькой», и сообщил, что они могут перебираться в свою квартиру.

— Коля, ты уж прости, ничего лучшего не нашли. За выездом. Но место — ничего. Кинотеатр «Урал», Лосиноостровский лес, пруд неподалеку. Окраина, конечно, но ты же понимаешь…

— Ванька! По гроб жизни обязан! Отпашу, как вол! Вот только бы знать еще, где? — Николай Иванович говорил это без всякой задней мысли, но Иван Иванович прокашлялся в трубку и сказал так, словно ему было неловко за свое предложение:

— Коль, я тут прозондировал на сей счет. Ты, как только жилье обустроишь, звони. Я тебе местечко подыскал, не знаю только… Может, ты чего лучше сообразишь?

— Раскалывайся, прохиндей старый, — добродушно рассмеялся Николай Иванович. Конечно же, нет ничего вернее старой дружбы, он безмерно благодарен этим людям.

Лариса — жена Петра вопросительно подняла глаза на Николая Ивановича. Тот едва заметно кивнул ей и приподнял кверху большой палец. — Как тебе место в одной строительной конторе?

— В строительной? — разочарованно протянул Николай Иванович. — Я же к строительству не имею ни малейшего отношения. Как настрою!

— У тебя ведь юридическое образование, так? Ну, переквалифицируешься малость. Им позарез нужен юрист. Может, рискнешь? Сейчас у нас с работой сложно. Понимаешь, части расформировывают, демилитаризация, конверсия… Политика, черт бы ее побрал! Куда мы с этой политикой катимся?! — Иван Иванович говорил легко, и в его голосе не чувствовалось раздражения, но Николай Иванович понимал, что в какой-то мере друг его прав.

Было тут еще одно предложение, по военной части, вроде бы это ему ближе и привычней, но строительство дело не умирающее. При любой политике всегда и везде строить будут. Надо подумать, решил Николай Иванович.

— Спасибо, Иван, — сказал он и, попрощавшись, повесил трубку.

Занятия в школе уже начались и, пока не прошла первая неделя, нужно было срочно пристраивать Алинку. А то ведь так и останется неучем.

В квартире у дяди Пети было тепло. Лариса жарила блинчики с мясом и пританцовывала под музыку Вивальди, несущуюся из репродуктора. На кухне висел старый, еще военных или сразу послевоенных времен репродуктор.

Вечером, сидя за столом всей большой и дружной семьей — Петр Петрович, тетя Лариса, их дети и Николай Иванович с Алинкой, — решали самый насущный вопрос, вопрос образования Алины Седых. Все это закончилось тем, что с понедельника Алинка вместе с Шурой и Егором отправилась в их английскую школу.

Самое сложное было для Алинки то, что ряд предметов вели на английском. И первые дни она просто ревмя ревела от бессилия и унижения, которое испытывала, когда одноклассники с презрением показывали в ее сторону пальчиками, слегка оттопырив мизинцы, и высокомерно бросали: лимита, а дальше целые тирады на английском относительно ее бестолковости и природной тугодумности. Обидней всего было то, что в табеле у Алинки были сплошные «отлично», а в дневнике неуды, и только на литературе и истории она доказывала свой высокий интеллектуальный уровень.

Однажды Алинка пришла домой вся в слезах.

— Я не буду больше учиться! Не буду!! Не буду!! — Она безудержно рыдала и прикрывала лицо мокрым от слез полотенцем. — Я ненавижу школу! — кричала она. — Там торгуют шмотками и курят анашу! Там дышат «моментом» и колются наркотиками. Там не читали Набокова и Булгакова, а мнят из себя Бог весть что только потому, что они говорят по-английски! Ну и что? Ну скажи мне, папа, скажи? Я не говорю по-английски только потому, что у меня не было возможности говорить на этом языке. Потому что наша учительница в прежней школе никогда не бывала в Англии, и мое произношение повергает всех в ужас… — Алинка всхлипывала и промокала глаза, из которых безудержным потоком катились слезы.

— Английский, — задумчиво повторил папа. — Хорошо, мы поправим это дело, обещай только, что я больше никогда не услышу таких невозможных истерик.

Алинка вытерла слезы.

— Нет, ты невыносимый. Ты совершенно не понимаешь, о чем я тебе говорю. — Она посмотрела на него полными отчаяния глазами. — Я не пойду в школу.