Открой своё сердце (СИ)

*Содзу — устройство, используемое в японских садах. Обычно изготавливаемое из бамбука, содзу состоит из вертикальных стоек и прикреплённого к ним пустотелого коромысла, в которое через находящуюся сверху трубку или жёлоб поступает вода. При наполнении коромысла вес воды заставляет его опрокинуться, при этом вода выливается, а коромысло издаёт резкий звук, ударяясь о твёрдую поверхность снизу. Опорожнённое коромысло возвращается в исходное положение, снова наполняясь водой. Производимый звук должен спугнуть животных-вредителей, которые могут объедать садовые растения. Ритмичный стук среди тишины сада напоминает посетителям сада о течении времени.

Осевшие на дне души, накопившиеся и смешавшиеся эмоции очень легко превращаются в такой камень. Могут и сорваться, но гораздо хуже, если врастают в обрыв. Нависают над «тропой» многотонной глыбой, которая не сорвется сама, но отравит жизнь любому путнику. Под такими глыбами не устраивают привала. Не смеются. Напротив, втягивают голову в плечи и спешат быстрее преодолеть опасный участок пути.

Но что делать, если глыба висит над тобой постоянно?

Хаширама привык чувствовать эмоции сполна и отпускать их, будь то боль, ненависть, обида или радость. Потому его и не отравило бесконечной враждой. Он сам выбирал, что запомнить и к чему вернуться. Сейчас же… собственные чувства вели себя словно взбесившаяся техника. Ты выдыхаешь тонкую струйку чакры, собираясь оттачивать контроль и вырастить тонкий побег — а из земли с треском рвётся столетний ствол, разрушая всё вокруг. Пытаешься успокоиться, улыбнуться, как обычно — а в крови уже закипает ярость и желание припечатать лицом о камень, чтобы разбить его в кровавую кашу. И от этого становилось страшно. Страшно, что всё окажется зря, что его авантюра сделала только хуже. Что всё сорвётся и по такой глупой причине. Что он сорвётся сам…

А ещё этого нельзя было показать. Нужно было улыбаться — чтобы Тобирама, который так и не научился проживать и отпускать эмоции, не копил в себе страх. Чтобы пламенный и темпераментный Мадара не сорвался от бессильной ярости — кто знает, что получится, если эту ярость помножить на тело самого Хаширамы. Чтобы мило улыбающийся Изуна не вспомнил, что он тоже Учиха, а значит, мрачно одержимый силой и своей яростью… Сенджу ничуть не сомневался, что Изуна перережет ему горло при необходимости, и тело Мадары помехой не станет.

Для того, кто привык жить с открытым сердцем, сдерживаться всегда тяжело. Но чувствовать, как каждая капля эмоций набирает силу, раскручивается и уходит в разнос — страшнее.

Хаширама улыбался и обнимал брата. Но Тобирама, лучше всех прочих знающий, как может тянуть скрытое в душе, видел. Видел, как в глазах брата начинает отблескивать стылыми гранями такой же камень.

И ничем, совершенно ничем не мог помочь.

Только обнять ани-чана в ответ.

Только проследить, чтобы проклятый Учиха действительно не сорвался. Даже если это значит наступать себе на горло. Трепетные натуры, кс-со! Что-то, когда они режут противников десятками, эта их трепетность ничуть не проявляется.

Впрочем, Тобираме не привыкать было — он с детства держал себя в тисках воли. Сначала отец, потом и Хаширама, которому отнюдь не легко далось управление упавшим на плечи кланом…

Вряд ли кто-то мог подозревать, какие бури клокочут под бесстрастной маской младшего Сенджу.

Разве что Хаширама… Иногда Тобирама ловил на себе серьёзный и внимательный взгляд, в котором плескались нотки сочувствия. Но ани-чан никогда не заводил разговоров об этом — и Тобираму такой расклад вполне устраивал. Эмоции делают слишком уязвимым.

…И не знал Хаширама, что у Мадары мысли по этому поводу были в точно таком же ключе. «Добром всё это не закончится».

*

Мадара поглаживал ладонью пол, чувствуя, как отзывается тёплая древесина. Такая уютная, понимающая, домашняя… Крыша уезжала всё дальше, поэтому над серьёзными вещами Учиха старался не задумываться. Только гладил деревяшку, прислушивался к токам чакры по всему дому и старался ни о чём не думать.

А неподалёку сидел Тобирама за столом и высчитывал параметры техники. В принципе, Мадаре было всё равно, где разлечься, но он решил быть вежливым и творить херню на глазах у того, кто мог бы помешать творить эту херню.

Мадаре было хреново. Спокойствие, которое раньше казалось даром небес и вообще прекрасной возможностью отдохнуть, навалилось на его огненную сущность и сжало, не позволяя ни прогореть, ни передохнуть. Даже ходить получалось с трудом, это тело было каким-то тяжёлым и неповоротливым, хотя Учиха прекрасно знал его массу.

А ещё было чертовски страшно. Страшно, что это спокойствие всё-таки сдавит его, сломает. Погасит навсегда.

«Умру-умру-умру», — стучало в голове и отзывалось болью в кончиках пальцев. Поэтому Мадара свою голову не слушал, а слушал деревяшку. Она позитивнее.

— Ситуация не настолько критическая, как вам сейчас кажется, Мадара-сан, — вдруг сказал Тобирама, не отрываясь от своих расчётов.