Откровение Егора Анохина

– Граждане сельчане! Я представитель Уездной политической комиссии, объявляю Масловку на время операции по очищению от бандитизма на осадном положении. Масловка оцеплена. Въезд и выезд на время операции запрещен!Все, кто попытается бежать из нее, будет расстрелян на месте. Командовать операцией будет ваш односельчанин Чиркунов Михаил. Ему слово!

Мишка поднялся только на подножку. Серьезный, возмужавший, или вернее сказать, суровый, мужественный: всем видом своим он показывал, что на него Советской властью возложено ответственное дело, и он его выполнит, даже если на пути встанет родной отец.

– Односельчане! Родные мои! – Голос у Мишки окреп, уверенный, твердый, стал чем-то напоминать Маркелинский. – Помогите нам очиститься от бандитской скверны, помогите раз и навсегда вырвать семена зла! Довольно удобрять кровью матушку-землю! Она уже захлебывается нашей кровушкой. Будьте благоразумны! Выполните добровольно приказ нашего легендарного командарма Тухачевского, и мы оставим Масловку в покое. Слушайте приказы! – Мишка зачитал, произнося громко и раздельно каждое слово, приказы, знакомые Егору. – Исходя из этих приказов, вы должны немедленно, в течение двух часов выдать всех бандитов, скрывающихся в Масловке, сдать все оружие, а также сообщить, кто еще скрывается в банде. Все бандитские семьи должны быть арестованы, а имущество их конфисковано!.. Я знаю, вы скажете: нет оружия у вас, нет бандитов. Есть! Есть и оружие и бандиты! Сейчас, согласно приказу Полномочной комиссии ВЦИК, мы отберем двадцать заложников, и если вы через два часа не выполните наши требования, они будут расстреляны! Амелин! – махнул Мишка скукожившемуся возле лошадей секретарю партячейки. – Иди сюда. Читай список!.. – И снова заорал в толпу.—Все, кого он назовет, – сюда! – указал он в пространство между тачанками и эскадроном.

Егор стоял неподалеку и видел, как подрагивал, трясся листок в руках у Дмитрия Амелина.

– Читай! – приказал властно Чиркун.

– Анохин Николай, – просюслявил дрожащим голосом Амелин, первым назвал брата.

– Да громче ты!.. Корова, что ль, язык отжевала, – прикрикнул Мишка и поманил пальцем Николая. – Иди, иди сюда!

Егор думал, что теперь вызовут его, но Амелин погромче прочитал:

– Булыгин Микит, – но все еще дрожащим голосом.

– Булыгин! Есть Булыгин? – вглядывался в толпу Мишка. – Выходи, выходи, вижу!

Мужики понуро скапливались за тачанками. Эскадрон мадьяр растянулся вдоль схода, охватил толпу полукругом, прижимал к церковной ограде. Лобастый комиссар устал, видно, стоять, присел на скамейку тачанки спиной к пулемету и снял картуз. Волосы у него оказались белесыми, реденькими, спутанными.

– Черкасов Семен! – дочитывал Амелин уверенно и буднично.

– Где Черкасов? Нету?.. Уехал? Удрал, значит… А кто из Черкасовых есть?.. Жена? Давай жену… Сюда, сюда! Застенчивая какая!

Черкасова Анюта, молоденькая бабенка, двадцати лет ей еще не было, должно, растерянно краснея, неуверенно выбралась из толпы, встала за тачанками сбоку от угрюмых мужиков, теребя пальцами конец белого в синий горошек платка. Живот у нее круглился, разглаживал спереди складки длинной серой юбки.

– Чистяков Алексей!.. Тоже удрал? А-а, дед тута! Иди, иди, Константин Митрич. Становись… Все?.. Приказ всем ясен? Если в двухчасовый срок оружие и бандиты не будут здесь, заложников расстреляем! Расходитесь!

Народ разбредался, переговаривался, спрашивал друг у друга испуганно и недоверчиво:

– Неуж расстреляют?

– А то неж…

– Не посмеють, вы чо! Видали, кого отобрали, одне хозяева… Пугають!

– Пущай пугають. Мы пуганые…

Любаша онемела вначале, потом уж возле самой избы стала всхлипывать.

– Миколай из лесу ничего не принес? – спросил у нее Егор.

Любаша мотнула головой: нет, мол.

– А ты? – глянул Егор на Ванятку, чуть приотставшего от них. – Не хоронишь ничего, а то найдут и к стенке.

– Нету.

– Смотри… А то брат из-за тебя сгинет.

Мать чихвостила их все эти два часа томительного ожидания, охала, снова и снова принималась ругать: мол, понесли их черти на этот сход, не пошли бы, схоронились, и никто бы их не искал. Ни Егор, ни Любаша не возражали, молчали. Не верилось им, да и никто в Масловке не верил, что заложников расстреляют. За что? Не дождавшись окончания срока, побрели на луг. Никто из односельчан оружия не принес, никто не выдал ни одну «бандитскую» семью.

Помнится, когда пришли на луг, заложники были в церковной ограде у стены церкви. Все три тачанки стояли рядом, спинками вплотную к ограде, стволы пулеметов жадно уставились на заложников. Мадьяры спешились, разделились на два отряда и с карабинами наизготовку стояли с обеих сторон тачанок возле углов ограды. Появился еще один эскадрон.

То, что было потом, помнилось, мучило, терзало, как жуткий бред, всю жизнь. Но сон, бред забываются быстро, а это всплывает в памяти до мелких подробностей, жжет. Помнится, когда Чиркун поднял руку и заорал, глядя на припавших к пулеметам белокурых молодцев:

– Приготовиться!

Его перебил тонкий вскрик:

– Погодитя! Стойтя!