Откровение Егора Анохина

Внучата от Ермолавны перебрались к Насте. Михаил Трофимович хотел ночевать в своей избе один, чтоб не беспокоить, не смущать Егора Игнатьевича с Настей, но Света с Мишей не хотели засыпать без деда, плакали, рвались к нему. И пришлось Чиркунову остаться один раз на ночь в бывшей избе попа, потом другой. Настя стала помогать ему готовить избу к зиме, обмазывать стены, печь глиной, затирать их, белить. Утром они вместе с внуками уходили в Креставню, появлялись только на обед, и снова спешили готовить избу к зиме. Егор Игнатьевич один работал в саду, в огороде. Он все молчаливее становился, грустнее, мрачнее. Видел, что Настя замечает его состояние, тоже мается, но что делать, внуки, родная кровиночка. Егор Игнатьевич понимал ее, но покоя не было, не стало его. Однажды он пришел в Креставню, начал помогать Чиркунову крыть, ремонтировать крышу. Отдыхали, полдничали в избе, за столом. В комнате пахло сыростью, плесенью, затхлостью нежилого дома, несмотря на то, что земляной пол был застелен свежей соломой, а стены подмазаны, затерты Настей. Деревянные подоконники подгнили, провалились к перекошенным рамам с потрескавшимися стеклами. «Ремонтом не обойтись, все выбрасывать надо!» — подумал Егор Игнатьевич с тоской и сказал:

— Разве можно здесь детям зимовать?… Померзнут. Сколько эту печку не топи, — кивнул он на присевшую на один бок русскую печь, — не натопишься. Все тепло мигом выдует… Да и чем топить? Навоз-то не приготовлен… Я вот что думаю, — вздохнул он, — нечего время и силы тратить. Эту избу не поднять. Ее всю разбирать, перетряхивать надо. Тогда, может, толк выйдет… Время в этом году ушло… Я думаю так — перезимуйте у нас. Весна придет, видно будет…

— И я так думаю, и я! — подхватила Настя.

Михаил Трофимович перекрестился истово, поклонился Егору Игнатьевичу:

— Не за себя благодарю, за внуков. Бог воздаст вам за дела ваши. Детишки пусть у вас зимуют, а я к Ермолавне переберусь до весны…

Светлана, услышав слова деда, вдруг заплакала, перекосила большой рот, зажмурила глаза и тонко запищала:

— Я с дедой хочу-у-у!

Миша, брат ее, сидел на коленях у Егора Игнатьевича, он почему-то быстро привязался к нему, с удовольствием ходил с ним по саду, держась за его палец, играл, бегал за Петей, племянником. Услышав плачь сестры, он тоже залился, разинул рот, заорал.

— А ты-то чего? — засмеялся грустно, погладил его по голове Егор Игнатьевич. — Неужто понимаешь уже? Не ревите вы, — потрепал он по косичкам Светлану. — Никто у вас деда не отберет. Никуда он не денется, будет он с вами…

— Ну, будет, будет тебе, — с другой стороны погладила внучку Настя.

С этого дня они перестали ходить в Креставню, снова заколотили избу. У Насти в избе, в саду теперь стало шумно, особенно, когда приходил Петя. Михаил Трофимович вначале пытался ночевать у Ермолавны, но внуки сразу начинали волноваться, спрашивать: где деда, почему его нет, и рвались к нему. Потом он заночевал один раз у Насти, другой и прижился. А Егор Игнатьевич стал чувствовать себя чужим в доме, лишним, грустил, все чаще бывал у Дуняшки, ночевал у нее, рассказывал сказки Пете, заставлял его читать книжки вслух. Егор Игнатьевич научил его читать еще в пять лет, и теперь он читал бойко, опережал своих сверстников в учебе. Носил из школы одни пятерки. И Анохин втайне гордился им, как собственным сыном. Настя переживала, видя, как мучается Анохин, ворчала, когда он уходил к Дуняшке, говорила, что летом подправят, подремонтируют избу Михаила Трофимовича, и тот перейдет туда с внуками. Но Егор Игнатьевич видел, как привязались к ней ребятишки, какую радость они приносят ей, и понимал, что не отпустит она никогда от себя внуков. Как ни печально, как ни тяжко сознавать это, но, видно, снова кончилось его время. Было ему уже шестьдесят лет, думалось порой, что не долго ему осталось топтать масловскую землю.

Зиму Егор Игнатьевич провел в двух домах, а весной к Дуняшке стал заглядывать Иван, тракторист, вдовец, жена у него еще осенью простудилась, зачахла и угасла к зиме. И здесь Анохин почувствовал себя лишним, стал подумывать о собственном гнезде. Утвердился в этой мысли особенно после того, как Дуняшка почувствовала себя беременной, и Иван перешел к ней жить. Как раз в то время на краю Масловки освободилась небольшая избенка. Жившая в ней стурушка умерла. И Анохин перебрался на край деревни. Весной посадил сад: китайки, груши, вишни, и зажил один.