Откровение Егора Анохина

— Вот-вот, видишь, еще один Бог — Илья-пророк! Ему и молятся, крестятся, когда гром гремит… Как было язычество, так и осталось, только своих родных богов на чужих поменяли, чужим богам молятся и ропщут, стонут: почему на русскую землю напасти одна за другой сыпятся? Сколько еще народу страдать? Почему от нас Бог отвернулся? Нет, спросить, за какие такие заслуги Бог чужому народу помогать будет, когда у него свой есть? Японцы молятся своим богам и живут по-человечески, а мы своих богов отринули и почему-то у чужого Бога хорошей жизни просим. Ждите, ждите!.. Нечего ее ждать нам. И из перестройки толку не будет. Увидите, обретет народ только новые страдания, только новое тяжкое и бесполезное испытание будет, опять же за грехи наши, за то, что своих Богов отвергли, пошли за пьяницей и деспотом князем Владимиром, который и принял-то христианство потому, что лишь эта религия утверждает, что «всякая власть от Бога», только эта религия могла оправдать его убийство родного брата, насильственный захват власти. И этого братоубийцу, предателя родного отца, которого убили греки, а сын взял в жены гречанку Анну, родственницу этих убийц, за то, что он поставил над русским народом чужого первосвященника, присланного враждебным государством и подчинявшегося главе этого государства — византийскому василиску, за все это князя Владимира объявили не просто святым, а равноапостольным, молитесь, мол, этому кровавому извергу, братоубийце и предателю отца. А праздники? Чего мы празднуем, что отмечаем?

— Чем тебе праздники наши не нравятся? Хорошие праздники, — улыбнулся Михаил Трофимович.

— Масловский престольный праздник возьми — Покров. И церковь у нас была в честь Покрова Пресвятой Богородицы. А что это за Покров?

— Землю снегом покрывает в эти дни, вот и Покров, — вставила Настя.

— Если бы так, если бы так…

— А чего же?

— В девятьсот восьмидесятом году наши русские войска пошли на Царьград, своих людей из плена выручать, а Пресвятая Богородица накрыла покровом город да сожгла все наши корабли. Сколько сирот, вдов осталось на Руси! Византия этот день праздником объявила, как мы День победы над Германией, и отмечаем мы теперь сотни лет свое поражение, как великий праздник Покров! И после того, как мы приняли эти насмешки, стали молиться равноапостольному князю Владимиру, праздновать свое поражение и так далее, и так далее, мы ждем от Бога хорошей жизни? Ждите, ждите! — Анохин распалялся, дрожал.

— Бог милостив, — спокойно произнес Михаил Трофимович. — Он принял к себе, сделал святой великую грешницу Магдалину, князя Владимира, великого грешника, возвысил в Равноапостольные…

Егор Игнатьевич не дослушал, все в нем кипело от несправедливости жизни, перебил:

— Может быть, и ты в святые метишь?.. После всех своих злодеяний?

— За грехи свои я достаточно пострадал, искупил вину свою перед Богом…

— Искупил, значит… Простил тебе Бог твои злодеяния? А где отец мой? Почему Бог не вернул его на землю? Где брат мой? Где другие, убитые тобой, невинные мужики? Где ее крестный отец Докин? — указал на Настю Анохин.

— Крови Докина на мне нет, — сказал Михаил Трофимович. — А за других я денно и нощно молюсь!

Но Егор Игнатьевич его не слушал, продолжал говорить страстно и как-то яростно:

— Где все они, умерщвленные тобой? Может быть, они сейчас, ублаготворенные твоими молитвами, под окошком стоят? — Анохин повернулся к окну, глянул на улицу. — Что-то я их не вижу? Нету, нету их, и простив тебя, Бог не вернет им жизни, отнятые тобой! Разве можно искупить грех убийства?

— Богу одному ведомо, что прощать, что нет, — кротко вставил Михаил Трофимович, с таким видом, будто им с Богом все ясно, понятно, и смешно смотреть, как суетится, раздражается до исступления Анохин.

Эти слова, тон Чиркунова показались Егору Игнатьевичу до отвращения лицемерными, кощунственными.

— Ну да, ну да! — воскликнул он неистово. — Принял же Он к себе в равноапостольные братоубийцу, а с тобой еще проще: чужих жизни лишал! Тебе до святого одного шага не хватает: мученической смерти!

— Я каждый день ее у Бога вымаливаю…

— Считай, что вымолил! — выкрикнул исступленно Егор Игнатьевич. — Вот она, десница Божья! — вытянул он свою руку с растопыренными пальцами, показал Михаилу Трофимовичу и вдруг схватил этой рукой столовый нож и ткнул им в шею Чиркунова.

10. Совершилось!

Ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет;

ибо прежнее прошло.

Откровение. Гл. 21, ст. 4