Откровение Егора Анохина

Угаров упал в седло, толкнул шпорами коня в бока, шлепнул шашкой плашмя по крупу и отпустил поводья. Конь рванулся и, выкидывая задние ноги, бросаясь вырванными с корнем зеленями, помчался на Антонова. Никто не поддержал порыв командира, не кинулся следом, кроме Максима. Он дернулся за Угаровым, оглянулся, увидел, что отряд остался на месте, мгновенно развернул коня к лесу и, низко пригибаясь к шее, нырнул в кусты, хрустнул, замелькал, скрылся за деревьями. А Угаров, удаляясь, летел в одиночку, крутил над головой свинцово поблескивающую шашку, быстро сближался с отрядом Антонова, подскочил, врезался — конница расступилась перед ним и тотчас сомкнулась, колыхнулась и успокоилась, проглотив командира дивизиона. Слышно было сквозь шум леса, как ветер трепал красный флаг антоновцев, хлопал им. Егор вздохнул, оглянулся на свой эскадрон, замерший в нерешительности, буркнул негромко:

— Ну что, пошли!

Он шевельнул поводья, шагом направился к Антонову. Спешить некуда. Оба эскадронных Угарова отстали, смешались с красноармейцами. Пехота Антонова поднималась на бугре в зеленях, поняли, должно, что боя не будет, но винтовки еще держали наготове. Издали Егор узнал в щуплом всаднике под знаменем Антонова, который ждал, поблескивал острыми, умными глазами, вглядываясь в Анохина. Конь его, словно чувствуя состояние хозяина, весело помахивал хвостом. На алом знамени белой краской полукругом написано: «Да здравствует трудовое крестьянство!»

— Вот мы и встретились, Степаныч, — сказал с усмешкой Егор. — Помнишь, ты говорил, не дай Бог со мной в бою встретиться?

Антонов, наверное, только теперь узнал его, но имени, должно, не вспомнил.

— А-а, масловский коммунист?

— Да, Егор Анохин… Брат мой у тебя был.

— Он и сейчас у меня… А ты что, комиссаришь у красноты?

— Накомиссарился досыта, — вздохнул Егор. — Я, Степаныч, как лошадь жил — куда повернут, туда и бег… Да рази я один?.. Вижу теперь — с тобой по пути. Не встрень щас, все равно бы я тебя отыскал…

— Степаныч! — крикнул кто-то из отряда Антонова. — Это наш комэск, Анохин! Мы говорили тебе о нем.

Егор догадался, что это один из бойцов его эскадрона, из тех, что ночью удрали из риги, когда ночевали в Еланине.

— Значит, готов служить у меня?

— Да.

— Боевые командиры мне нужны, — сказал Антонов и повернулся к красноармейцам, которые сбились в кучу, молчали, крикнул: — Товарищи, вы видели своими глазами, как большевики грабят крестьян! Да что там грабят! Убивают, если кто вздумает защитить свое добро. И все это делают вашими руками! Вашими руками забирают последнее зерно, обрекают на голод, вашими руками льют кровь! Точно так же и в ваших селах руками таких же, как вы, измываются над вашими отцами, сестрами. Те из вас, кто был на фронте, знают, что даже царские генералы не трогают пленных, и только здесь, на тамбовской земле, большевики умываются кровью пленных мужиков. Знаю, что и вы лили кровь невинных людей, но мы вас не тронем… Я верю, те из вас, у кого еще есть душа, есть совесть, есть сердце, останутся со мной, станут защищать мирных крестьян. А тех, что не захотят, я отпускаю с миром! Только оружие и коней мы возьмем. Оружия у нас мало. Кто согласен защищать трудовое крестьянство — откачнись направо, кто не желает — налево!

Шелест прошел средь красноармейцев, но все они остались на месте. Кто-то крикнул:

— У нас одна дорога! Примай к себе, Степаныч!

— Все остаетесь?

— Да!.. Примай нас, Степаныч! — ответили хоть не стройно, но единодушно.

— Спасибо, братцы! Выбирайте себе командира сразу сами!

— А чо выбирать? Пущай Анохин остается! — выкрикнули из первых рядов.

— Бывшего командира своего забирайте. Судите сами!

Угарова вытолкали вперед. Он без фуражки, темные волосы растрепаны, под глазом синяк, кожаная тужурка разорвана.

— Я готов!.. — выкрикнул он тонко, вскидывая голову. — Готов принять смерть за счастье трудового народа!

Кое-кто из антоновцев засмеялся, раздался одобрительный голос:

— Задиристый, петушок!

А плечистый антоновец с кожаной сумкой на ремне через плечо (Егор узнал Ишкова, неразговорчивого партизана, обедавшего у них в избе), смеясь, сказал:

— Тогда нам по пути. Мы тоже бьемся за счастье трудового крестьянства!

— Вы бандиты! — выкрикнул Угаров. — Вы пьете кровь крестьян!

— Как же это мы сами у себя кровь пьем, а? — улыбаясь насмешливо, громко спросил Ишков так, чтоб слышали все красноармейцы. — Иль, может, ваш Ленин из крестьян? Аль из рабочих? Аль Троцкий крестьянствовал? Шлихтер?.. Трудяги, да! Пролетарьят… Они хоть знают, с какой стороны к косе подойти? Аль как молоток в руки взять? Диктатура пролетарьята? — язвил Ишков. — Какого пролетарьята? Ослепили дураков… А если за Троцкого, за то, чтоб он вместе с Лениным кровь продолжал из крестьян сосать, смерть принять хочешь? Это мы могем…

— Он безобидный, Степаныч! Болтун только, — выкрикнули из отряда красноармейцев. — Это он со страху несет! Вы проверьте, сухие ли у него штаны?

Засмеялись, загалдели и красноармейцы и партизаны.

— Выпороть и выгнать! — приказал Антонов. — Пускай и дальше Шлихтеру зад лижет… Продает русский народ.