Откровение огня

— Раз в десять-двадцать лет в их ряду происходили перестановки, — рассуждал Лева, — старший затворник отходил в лучший мир, его место занимал келейник, а место последнего предоставлялось кому-то из братии. Можно представить, в каком напряжении ждали монахи объявление нового избранника. Разве такое событие осталось бы незамеченным для прихожан монастырского храма? В службах участвовала вся братия — и вдруг кто-то из монахов пропадал. Игумены могли запретить разговоры о кенергийцах инокам, но не крестьянам. А их могла вызвать и другая захарьинская традиция: «высокое пение». Вы сказали, что одно время оно было введено в службы. Неужели среди посетителей пустыни не нашлось ни одного ревнителя канона, который бы не сообщил о новшестве церковному начальству? Православие очень серьезно относится к исполнению обряда. У нас все церковные споры разгорались на этой почве. Чтобы в русском монастыре во время литургии звучало какое-то «высокое пение» — это просто немыслимо! Всякий, кто проанализирует борьбу православной церкви с ересями, скажет: кенергийцев быть не могло! А они были! И их никто не трогал. Если придерживаться простой житейской логики, то возникает впечатление, что у кенергийцев имелись покровители среди влиятельных лиц церкви. Это мне кажется гораздо вероятнее, чем столь длительное неведение вышестоящих о своеобразном укладе жизни в Захарьиной пустыни. Скорее всего, это были тайные покровители, — заключил Глебов.

— С какой стати кто-то наверху стал бы покровительствовать кенергийцам?

— Можно представить себе разное. Например, такое: кенергийское учение привносило в православие что-то недостающее. Скажем, какие-то ценные богословские дополнения, которые, однако, было еще преждевременно делать общим достоянием. Это и были пресловутые тайны, которые дожидались «часа откровения».

— Каким образом покровители могли это знать? Захарьинские затворники ни с кем не общались.

— Откуда пришел Евларий — неизвестно. И с кем он был знаком — тоже. Возможно, прежде чем уйти в затвор в Захарьиной пустыни, он встречался с кем-то из высших иерархов. Вот вы обнаружили на периферии нашей церковной жизни протянувшийся из шестнадцатого в восемнадцатый век никому не известный ряд эзотериков. А что, если в среде высшего духовенства существовал параллельный ряд — такой же незаметный?

— Еще вопрос, было ли на самом деле какое-то кенергийское учение, — высказал я свое сомнение. — Во всех источниках, кстати, Евларий предстает только чудотворцем. Между прочим, о святом слове «кенерга» в монастыре услышали не от него, а от Константина, которого поэтому в Захарьиной пустыни стали называть «кенергийцем», после чего это прозвище перешло на других затворников. Что они хранили и передавали друг другу, не знали даже игумены. Может быть, всего лишь «высокое пение»? После Николая, спасшего Красное село от чумы, кенергийцы в жизни Захарьиной пустыни стали незаметны, и чем дальше, тем меньше было к ним почтения. Оно, можно сказать, вообще пропало после происшествия с иконой Евлария незадолго до гибели обители. Монастырская легенда рассказывает, что последний захарьинский игумен, отец Викентий, задумал канонизировать отца Евлария. Было составлено его житие и написана икона чудотворца. Из-за последней канонизация не состоялась: на лике Евлария, над правой бровью, появился шрам. Это событие вызвало у многих сомнения в святости первого затворника и практически свело на нет уважение к кенергийцам.

— Учение было наверняка, — решительно заявил Лева. — Три столетия одну из келий Захарьинского монастыря занимали менявшиеся пары затворников — учитель и ученик. Все указывает на то, что кенергийцы были мистиками, передававшими друг другу какое-то учение.

— А почему не какие-то безобидные обряды или просто молитвы?

— Я думаю, «безобидные обряды и просто молитвы» не существуют, — мягко возразил Лева. — Минутку…

Тут Глебов смущенно улыбнулся и опустился на свой стул — мы разговаривали, стоя у его стола.

— Поверите? У меня даже сердце закололо из-за кенергийцев… — признался он. — Не обращайте внимания, это сейчас пройдет.

— Могу себе представить вашу досаду: ведь «Откровение огня» — рукопись вашего профиля, — посочувствовал я.

— Для меня не это как раз самое главное. Меня захватывает и одновременно выбивает из колеи другое. Монахи-эзотерики, оставившие рукопись — такого, насколько я знаю, в истории нашей культуры не было. То, что я услышал от вас о кенергийцах, заставляет думать о явлении высокой духовной культуры: длительное обучение, аскеза, абсолютный авторитет в монастыре.

— Это было не всегда, — заметил я. — Последний кенергиец, отец Михаил, был полной противоположностью своих предшественников: затвора не держал, жил один, бражничал, даже издевался над самым святым — провозглашением «кенерги». Он утверждал, что монахи говорили это слово неверно.

— Откуда это известно?

— Из монастырской легенды. Там также сказано, что захарьинские монахи в своем благочестии были последнее время не на высоте — а значит, и кенергийцы тоже, поскольку выбирались из братии.