Откровение Валерия Сидоркина

Ближе к вечеру он отправился на велосипедную прогулку. Проехал оживленной магистралью шесть километров до развилки и повернул направо. Направо дорога вела к бывшему посёлку лесозаготовителей. В конце восьмидесятых её полностью заасфальтировали в несколько приёмов, неожиданно бодро начиная и так же необъяснимым образом бросая. Процесс дорожной реконструкции затянулся на три года: с восемьдесят шестого по восемьдесят девятый, а потом леспромхоз, сначала по факту, а позже и на бумаге прекратил существование своё, оставив оказавшимся не у дел бывшим работникам здание конторы лесопункта, помещения лесных складов, станционные козловые краны, узкоколейку с подвижным составом (тепловозами, пассажирскими дрезинами и платформами для вывозки леса) и лесопилку. Дорога стала не нужна, но поначалу об этом никто не догадывался, потому что на месте некогда крепкого предприятия решено было организовать лесохозяйственный кооператив. Надо ли говорить, что из затеи ничего не получилось? То есть кооператив был создан, но просуществовал недолго. Время. Время такое неудачное. Когда деньги делались буквально из воздуха, и легче, и удобней, и проще было распродать оставшуюся собственность, чем долго и трудно пытаться сохранить на плаву тонущее в безнадёжных долгах начинание. Кооператив, продержавшись года полтора, развалился. И тогда настало время ушлых ребятишек.

Для начала ушлые парни выкупили конторское здание и склады. Из конторы сделали продуктовый магазин, склады разобрали на кирпич. Потом наступило время козловых кранов. Краны распилили и сдали на металлолом. Осталась лесопилка и узкоколейная железная дорога. Лесопилка была последней надеждой жителей посёлка сохранить хоть какую-нибудь производственную базу (чёрт с ним, пусть будет канцеляризм) и следующим объектом, на который точили зубы ушлые парни. Купить её не удалось и тогда лесопилка сгорела. И не просто сгорела, а вполне себе качественно, то есть дотла. Последний жирный кусок — узкоколейка — вот на ней ушлые парни споткнулись. Очень серьёзно, вплоть до уголовного дела. Потому что жителям, тем которые остались, эти наглые морды надоели до чёртиков и они, жители, а не морды, написали коллективную жалобу. Написали и отправили: в районную администрацию и куда повыше, аж до самой столицы. Откуда и слетела в столицу пониже официальная бумага — рассмотреть и разобраться. Ушлые парни вмиг растворились, будто и не было их вовсе и всё, что досталось местным после их исчезновения — закрытый магазин (бывшая контора лесопункта), не до конца разобранная железка, старенький мотовоз и два облупленных пассажирских вагончика. С этого момента посёлок стал быстро пустеть, люди перебирались туда, где можно было устроить и устроиться — иначе говоря, найти жильё и работу. Когда из посёлка уехало две трети населявших его людей, к нему, на радость остающимся, подвели газ. И про автомобильную трассу не забыли — поддерживали в рабочем состоянии — делали где ямочный ремонт, а где и заново укладывали асфальтовое покрытие, большими участками. Вот только зачем: и газ, и асфальт, если жителей в посёлке практически уже не было?

Шелестов равномерно крутил педали. Он никуда не торопился, ехал медленно, полной грудью вдыхая напоенный лесными запахами воздух. Ему нравился этот затёртый от частого употребления литературный штамп, потому что потому что он ехал именно так: «дыша полной грудью» и «вдыхая напоенный запахами воздух». Чего-чего, а запахов в этом «напоенном летнем воздухе» хватало. Здесь запах сосновой хвои смешивался с запахом муравьиной кислоты, затхлой стоячей болотной воды, мхов, папоротников, древесной гнили, цветочной пыльцы, сырой земли, листьев берёзы, еловой смолы, пыли с дорожной обочины, гудрона, залитого в трещины на асфальте. Гудрон, понятно, к лесным запахам не относился, но будил в душе Шелестова неопределённые мечтания о дальних походах и долгих странствиях в чужих и родных палестинах.

Смутное чувство опасности заставило его оглянуться. Шелестов повернул голову и… рванул вперёд, налегая на педали изо всех сил. Ленивой рысью за ним бежал медведь. Дикий страх захлестнул душу Шелестова. — И-и-и! — тонким голосом взвыл он, разгоняясь до неимоверной, как ему казалось, скорости. Боясь обернуться, он наддавал и наддавал, бешено вращая педали, в тщетной попытке оторваться от грозного преследователя. Медведь не отставал. Шелестовский рывок заставил его перейти на галоп, но дистанцию он сохранил, так и бежал в метрах в двух позади велосипедиста.

Шелестов быстро изнемог, сбросил скорость и обречённо посмотрел назад. Медведь снова перешёл на ленивую рысь и держался в двух метрах от него, не отставая, но и не сокращая расстояние между собой и велосипедом. Таким порядком они преодолели километра полтора, после чего Шелестов окончательно смирившись со своей незавидной участью быть растерзанным могучим зверем, остановился, бросил велосипед и обратившись лицом к медведю, прохрипел ожесточённо:

— На, сука, жри!