Откровения Екатерины Медичи

Она встретилась взглядом с моим отражением в зеркале. Из нас трех Анна-Мария более всего походила на себя в молодости; ее лукавое личико почти не изменилось, а благодаря крохотному росту и проворным движением она и вовсе казалась вечно юной.

— Госпожа моя, — улыбнулась Анна-Мария, — вы не можете быть слишком старой, пока Франция нуждается в вас.

— Да, — пробормотала я и накрыла ее ладонь своей. — Именно так мне и подумалось.

Затем я отправилась в кровать и, измученная усталостью, сразу заснула. И мне приснился сон.

…Кровь капает с потолка. Я лежу навзничь в постели; чувствую, как мои губы раскрываются, чтобы закричать, но самого крика не слышу. Капли крови стекают с расписных карнизов и одна за другой падают на мое покрывало. Смерть рядом. Смерть вокруг. Я чую близость ее, почти ощущаю железистый привкус и горечь. Я извиваюсь, пытаюсь отползти, но капли падают все быстрее и чаще, превращаются в кровавый дождь, который низвергается на меня, заливает широко открытые глаза, рот…

— Госпожа моя, проснитесь!

Лукреция, наклонившись к моему изголовью, немилосердно трясла меня за плечи.

— Dio Mio, никогда еще у меня не было такого ужасного сна! — Я с трудом села, обливаясь потом.

— Вы кричали. — Лукреция вгляделась в меня. — Так громко кричали, что было слышно в соседней комнате, и мы проснулись.

— Который час? — пробормотала я.

— Почти рассвело. — Она поглядела на погасшую свечу у моего изголовья. На боку свечи виднелись насечки, отмечавшие часы. — Поспите еще немного.

— Нет… нет, мне пора вставать. Я должна сегодня быть в Венсенне, повидаться с Генрихом.

В памяти еще мелькали обрывки сна. Я торопливо поднялась с постели, и Лукреция помогла мне облачиться в домашнее платье. Затем она подбросила дров в камин и поставила рядом с ним графин, чтобы подогреть утреннее вино.

— Принести вам что-нибудь поесть? — спросила она и вдруг запнулась.

— Лукреция, — окликнула я, — в чем дело?

Она молчала. Я обернулась и увидела, что на пороге стоит Генрих. Худой, бледный, он был одет в неброский черный камзол, волосы в беспорядке рассыпались по плечам.

— Эркюль, — очень тихо произнес он.

У меня перехватило горло.

— Но ведь Эркюль в Англии, ухаживает за королевой Елизаветой…

— Нет. Елизавета дала ему отставку, а потому он отправился в Нидерланды и там ввязался в лютеранский мятеж. Его захватили в плен. Бираго уплатил выкуп. Пару дней назад он вернулся, но… — Голос Генриха задрожал. — Матушка, ты должна ему помочь. Доктор Паре говорит, что Эркюль умирает.

— Умирает? — Я оцепенела, подумав, что, верно, ослышалась.

— Да. Его ранили в ногу, началось заражение. Я заставил всех поклясться, что не скажут тебе ни слова. Хотел, чтобы ты услышала это от меня. Но ты приехала такая уставшая. Тебе требовалось отдохнуть.

— Отведи меня к нему. — Я протянула руку к платью.

У ложа Эркюля я увидела Бираго и старого доктора Паре. Они встретили меня горестными взглядами, лица их осунулись от усталости. Должно быть, они бодрствовали всю ночь, заботясь о моем сыне, чтобы я могла поспать.

Я шагнула к кровати. Кожа Эркюля стала совсем прозрачной, под ней отчетливо проступали вены.

— Матушка, ты вернулась… — Хриплый голос его звучал тихо, едва ли громче шепота.

— Мне сказали, что ты ранен. — Я прикоснулась ладонью ко лбу сына. — Можно, я тебя осмотрю?

Я говорила негромко и ласково, чувствуя, как пышет жаром его лицо.

— Не позволяй им отрезать мне ногу… пожалуйста!

— Тебе не отрежут ногу. Обещаю.

Паре откинул край простыни. Мне едва удалось сдержаться и не вскрикнуть при виде гниющей раны на правом бедре Эркюля; воспаленная плоть, казалось, вот-вот лопнет. Зловещие красные полосы протянулись, точно щупальца, к распухшим чреслам.

— Я видел такие раны на поле боя, — сказал Паре. — Если не вмешаться, заражение распространится на кровь. Его высочество был слишком плох, когда его привезли сюда, и я не решился на ампутацию. Теперь…

— Я не виню тебя. — Я остановила его. — Ступай. Принеси мне горячей воды, чистого полотна и макового настоя.

Я смахнула груду одежды со стоявшего неподалеку стула и, присев у кровати, взяла Эркюля за руку.

— Я здесь, с тобой. Все будет хорошо, вот увидишь.

И другой рукой погладила Эркюля по щеке. Борода его, спутанная и жесткая, изрядно отросла, однако не могла скрыть того, как пугающе исхудало его лицо.

— Матушка, — прошептал Эркюль, — мне страшно.

На глаза мои навернулись слезы. Он был плоть от плоти моей, последний плод моей любви к мужу. С самого начала он был обречен; изуродованный болезнью, он оказался беспомощен в мире, которому ведома одна только жестокость. И я тоже не сумела помочь ему. Я должна была его защитить. Уберечь.

— Не бойся, — сказала я. — Тебе ничего не грозит. Я люблю тебя. Твой брат Генрих и Марго, твоя сестра, любят тебя.